Яков. Воспоминания (СИ)

В своем кабинете я обнаружил всю компанию идеалистов в полном сборе. Оказывается, пока я ходил обедать, Коробейников, узнав, что я велел привезти Вершинина, и, решив, что я снова того подозреваю, отправился вызывать подмогу в лице Анны Викторовны. Я не понял толком, в качестве медиума или просто для позитивного на меня влияния. Когда же Антон Андреич с Анной Викторовной вернулись в управление, то меня они снова не застали. Зато нашли в кабинете Вершинина, который им и объяснил, что его ни в чем не подозревают. После чего вся троица осталась ждать меня. Видимо, для поддержки друг друга. Или просто за компанию.

Разобравшись в причинах изобилия юных идеалистов в моем рабочем кабинете, я махнул про себя рукой и не стал их разгонять. Толку-то? Пусть хоть на глазах будут. Быстро приказал организовать опознание для Вершинина, использовав в качестве дополнительных подозреваемых тех двоих, что избивали Григорьева. Коробейникова же вместе с Анной Викторовной оставил сидеть в кабинете, строго-настрого наказав не высовываться. Как ни странно, они меня послушались. Для разнообразия, видимо.

Мы с Вершининым подошли к клетке. Перед нами, в позах вольных и вызывающих, стояли двое фартовых, задержанных мною на квартире Григорьева. Сам же Григорьев скромно встал с краю, стараясь быть как можно незаметнее. Видимо, соседство людей, совсем недавно безжалостно его избивавших, безутешного отца смущало.

— Свидетель Вершинин, — начал я имитацию процедуры официального опознания, — перед Вами трое подозреваемых. Укажите, кто третьего дня ночью выходил из комнаты Евгении Григорьевой.

Вершинин, предупрежденный и натасканный мною, сделал вид, что задумался, внимательно рассматривая всех троих. А потом указал на Григорьева:

— Его. Его видел.

— Уверены? — переспросил я для проформы.

— Совершенно, — не дрогнул Вершинин. — Видел, как он из комнаты Жени выходил.

Григорьев, боявшийся соседей по клетке и совершенно не ожидавший опасности от моего опознания, был поражен и произнес от неожиданности:

— Этого никто не мог увидеть!

— Этого никто не мог видеть? — переспросил я его. — Или этого не могло быть!

Григорьев понял, что проговорился невольно, заморгал, стал тереть губы, будто надеясь загнать в них невольно вырвавшиеся слова.

Мне было достаточно увиденного и сказанного. Он испуган и деморализован, да к тому же уверен, что у меня есть свидетель. Якобы есть, но Григорьев-то об этом не знает. Чуть поднажать, и признание будет.

Я провел Григорьева в свой кабинет, где ожидали позабытые мной Антон Андреевич и Анна Викторовна. Ее-то я зачем оставил, спрашивается? Сразу нужно было домой отослать!

— Убийца — отец? — вслух изумился Коробейников, когда увидел, кого я привел.

— Да, — ответил я ему. — Только убийцей он себя не считает. Да и отцом как будто тоже.

И строго добавил, обращаясь к Анне:

— Анна Викторовна, здесь сейчас будет проводиться допрос, так что я попросил бы Вас…

Глаз на нее я при этом не поднимал, делая вид, что раскладываю бумаги. Я прекрасно знал, что ей очень хочется остаться, и что личико у нее сейчас самое огорченное. И снова она будет на меня обижаться. Но я не хотел, чтобы она слушала то, что будет рассказывать Григорьев. Пусть хоть часть этой грязи ее не коснется. Даже мне, взрослому и много повидавшему мужчине, становилось не по себе от мысли о том, что отец зверски зарезал свою дочь. А каково ей все это? Нет уж, пусть идет домой. А я потом зайду с визитом, приглашу на прогулку. И расскажу ей все, что она захочет знать. В смягченной, разумеется, форме.

Анна Викторовна помедлила несколько секунд, видимо, надеясь, что я передумаю, и пошла к двери. Остановилась напротив Григорьева на мгновение, вгляделась. Снова сделала несколько шагов. Снова остановилась. И вдруг, как подкошенная, рухнула на пол.

— Анна Викторовна!

Мы с Коробейниковым бросились к ней одновременно. Попытались поднять. Но она уже приходила в себя. Вырвалась из наших рук с неожиданной силой.

— Посмотри на меня! — обратилась Анна к Григорьеву. — Ну, посмотри!

Мы смотрели на нее все. Лично я — с нарастающей с каждой минутой тревогой. Лицо у Анны было какое-то… чужое. Вернее, чужими на ее лице были злые, очень злые глаза. И даже голос стал каким-то другим. Нас с Коробейниковым, окруживших ее с обеих сторон, она как и не видела вовсе. Смотрела только на Григорьева чужими злыми глазами.

— Ну, посмотри же ты на меня! — снова сказала Григорьеву Анна. — Не стесняйся!

И она расхохоталась злым, почти сумасшедшим смехом.

— Думаешь, — продолжала Анна Викторовна, — я за твои поганые три рубля страсть неземную изображать буду?

Она поднялась на ноги, отошла к стене, по-прежнему не отрывая от него глаз:

— А как ты у девки бесстыдной в ногах ползал, а? Ты меня Графиней сделал, а сам, увидев, не узнал даже!

Графиней называли Женю в заведении, вспомнил я. И наконец-то догадался посмотреть на Григорьева. Он смотрел на Анну с ужасом, будто привидение увидел.