Читаем Яма слепых полностью

Пока друзья усопшего снимали гроб с катафалка, Диого Релвас, смотревший на все отсутствующим взглядом, отдал через Антонио Лусио – одного из своих сыновей – распоряжение управляющему: «Прекратить этот плач, даже если на то потребуется кнут». Минутой позже хор дешевой трагедии стих, и в воцарившейся тишине слышалось только шарканье ног. Перепуганные женщины, таща за собой хилых детей, разошлись по домам, так и не поняв причины хозяйской неблагодарности.

Надменный землевладелец все с тем же бесстрастным лицом приказал, чтобы два его сына – он их подозвал кивком головы – встали с ним рядом. Поглаживая свою холеную бороду и усы, Диого Релвас проронил то, что думал: «Он был слабым… Ваш зять всегда был слабым. Пусть земля ему будет пухом…»

Когда священник прошептал последнюю молитву, доктор Барродос – депутат округа от возрожденцев[6]

– уже приготовился выпустить на волю речь, притаившуюся, как это могло показаться, в цилиндре, поскольку он с таким вниманием оглядывал его со всех сторон и вертел в руках. Приняв страдальческий вид, он взглянул на тестя умершего, но, увидев на лице хозяина Алдебарана досаду, понял все. В руках Релваса были голоса почти пятисот избирателей. И Баррадос тут же подрезал крылья собиравшейся было вылететь птичке, сказав только:

– Умер человек. Рухнул в трагический момент один из самых крепких пилястров великолепного здания, именуемого родиной. Вдохновимся же примером нашего умершего друга, возложим наши надежды на его родственников, которые с честью продолжат наше общее дело, и постараемся быть на высоте положения, как завещали нам наши прадеды, которые всегда надеялись, что мы послужим миру, показав ему, в чем наше предназначение. Миссия, которую мы должны…

Дальше Диого Релвас его не слушал. Он разговаривал со старшим сыном, называл ему имена землевладельцев, с которыми хотел бы переговорить. И сегодня же, сразу после похорон. Это дело неотложное.

Наконец раскатистый голос выступавшего смолк, и гроб с прахом Руя Портело Араужо был водворен на отведенное ему Диого Релвасом место. Взяв ключ от склепа, где покоилась дальняя родня, Диого Релвас поблагодарил брата усопшего, служащего королевской почты, и в одиночестве отправился в верхнюю часть кладбища, где лежали его близкие и слуги. Около могил отца и деда он преклонил колено, два раза прочел «Отче наш» и, когда кинул глаз на заливные луга, где виднелись темные пятна сбившегося в кучки скота с фамильным тавром Релвасов, улыбнулся. Все это он проделал просто и торжественно, заведомо зная, что сопровождавшие следят за ним. Возможно, именно потому чьи-то судорожные рыдания ему показались нелепыми. Нелепыми и неуместными. Он ведь жив и будет еще жить долго, в чем уповает на бога.

Он попросил у бухгалтера, державшего большой букет, цветы и разбросал их по могилам слуг. Потом постоял около каждой, словно вспоминал того, кто там лежал.

Но нет, вспоминал он только зятя, вспоминал, как тот сидел перед ним, сжав руки, собираясь рассказать ему новости. Зятю был нужен совет. Что он должен делать? Народный банк сливался с Португальским. Министерство пало. Железнодорожная компания опять на грани катастрофы. Может он, Диого Релвас, даст ему письмо или записку или что-нибудь для одного из директоров Португальского банка?!

И почти в тот же момент с дороги донесся стук копыт и вскоре замер у ворот имения, а чуть позже последняя, до нелепости ужасная, лиссабонская новость стала известна землевладельцу:

– Хозяин, началась осада Страхового общества. Полиция уже не в силах сдержать напор всех желающих получить свои деньги.

– Спасибо, Жоакин, – тихо ответил Диого Релвас, повернувшись в своем кресле.

Когда же он посмотрел на зятя, но увидел, что зять \ежит на софе, положив руку, сведенную судорогой, там, где у него болело, где было сердце. Смерть наступила мгновенно. Он был слабым.

Возможно, именно это воспоминание тут же побудило хозяина Алдебарана бросить на могилу отца красную розу. Повертевшись на сухой земле, цветок застыл.

Это случилось в мае. «Черная неделя» началась в мае, в разгар весны. А потому недостатка в цветах для мертвых не было. Даже для тех, кто умер от страха.

Глава II. Так какие же карты у нас на руках?…

– Так что сеньоры думают делать?!

Он выждал какое-то время, предоставляя им возможность высказаться, но не слишком долго, и тут же продолжил, побуждая их к разговору:

– Какие-то мысли у вас есть, бесспорно. Уверен, что есть… – Он поднял голову и посмотрел вокруг. – Или дожидаетесь, когда все это обрушится на ваши головы?! Такое может случиться в любой момент, и значительно раньше, чем мы способны предположить. Что?! В ваших глазах вопрос: что вам не ясно?!

На его серьезном лице обозначилась печальная улыбка.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза
Любовь гика
Любовь гика

Эксцентричная, остросюжетная, странная и завораживающая история семьи «цирковых уродов». Строго 18+!Итак, знакомьтесь: семья Биневски.Родители – Ал и Лили, решившие поставить на своем потомстве фармакологический эксперимент.Их дети:Артуро – гениальный манипулятор с тюленьими ластами вместо конечностей, которого обожают и чуть ли не обожествляют его многочисленные фанаты.Электра и Ифигения – потрясающе красивые сиамские близнецы, прекрасно играющие на фортепиано.Олимпия – карлица-альбиноска, влюбленная в старшего брата (Артуро).И наконец, единственный в семье ребенок, чья странность не проявилась внешне: красивый золотоволосый Фортунато. Мальчик, за ангельской внешностью которого скрывается могущественный паранормальный дар.И этот дар может либо принести Биневски богатство и славу, либо их уничтожить…

Кэтрин Данн

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное