Яма слепых. Белая стена. Рассказы

Представители сильного пола двигаются и говорят медленно, они устали, наработались, в то время как женщины, хитрые и языкастые, как всегда, размахивают руками, кричат, хохочут и задирают парней, которые, едва почувствуют под ногой твердую землю, то ли теряют аппетит к жизни, то ли кажутся сами себе слишком рослыми, чтобы тягаться с торговками по части выкриков и хиханек-хаханек, насмешек и двусмысленного зубоскальства.

Чиновники из налогового управления и комиссионеры заносят в свои бумаги сведения о состоявшихся сделках: первые — для определения размера налоговых поборов, вторые — чтобы знать, кому передать счета за неделю, полученные у ворот рынка от торговок, у которых на запястье висит мешочек с деньгами. Муниципальный инспектор надзирает за всей этой суетой; малолетние воришки выжидают удобного случая, чтобы поживиться рыбкой за счет невнимательности кого-нибудь из участников торга.

Зе Мигел оглушен гамом бабьих голосов (зловонный рыбный дух, все пропахло рыбой), тут его толкают, там пихают, отпускают шуточки в его адрес, какая-то девчонка спрашивает, уж не ищет ли он здесь быка, что от стада отбился, а Зе Мигел отвечает без заминки, уж он-то за словом в карман не лезет, до сих пор еще помнит, что тогда сказал:

— Высматриваю, не поймаю ли двуногую кефаль попригожей.

— Сетью ловишь или на крючок?

— Возьму голыми руками.

— Уйдешь ни с чем. Здешняя кефаль дурней кусает.

— Стало быть, поймаю — меня не укусит.

— Почему это?! Еще чего!

— Еще чего — а вот того. Дуростью никогда не хворал…

— Дурни своей хвори не чувствуют.

— Кефаль тоже не знает, как ее ухватят.

Оба увлечены тайным смыслом диалога, но девчонка при этом, не разгибаясь, моет сардины в лохани. Не сводят друг с друга смеющихся глаз, и с последней репликой Зе Мигел бросает выразительный взгляд на грудь девушки, словно давая понять, как он ее ухватит.

— Двуногая кефаль лягается, знал ты это, деревенщина?!

— Меня не очень-то лягнешь: я восемь лет с кобылами управляюсь.

— Значит, не сумеешь управиться с кефалью.

— Самое главное — на деле попробовать. Дело — лучшая наука.

— А знаешь, что у кефали чешуя в три слоя и вся колючая? Дело делать надо умеючи.

— На меня еще никто не жаловался.

— Покажи-ка свидетельство. Оно при тебе?!

— При мне, да не покажу…

— Вот так чудо! Оно что, за семью печатями?

— Печати давным-давно сняты.

— Ох, Иисусе! Значит, не годится оно. Выбрось собакам.

Зе Мигел выплескивает воду в лохань, подталкивает к ее краю еще один ящик с бычками, девчонка обмерла — в гомоне рынка расслышала окрик в свой адрес и говорит Зе Мигелу, чтобы тот отошел: хозяйка их заприметила. Зе Мигел спрашивает, как ее зовут, он привык начинать с этого вопроса знакомство с поденщицами и сборщицами риса, но Ирия молчит, пожимает плечами. Зе Мигел пытается втянуть ее в доверительное перешептывание; идет за нею до самых ворот, куда девчонка направляется с ведром грязной воды, которую выплескивает ему прямо на башмаки, заметив, что он засмотрелся на разгрузку автофургона, прибывшего из Пенише. Зе Мигел обнаружил, что в кабине автофургона Антонио Испанец: он вскакивает на подножку и спрашивает, не нужна ли ему помощь. Испанец не узнает парнишку, глаза у него слипаются после бессонной ночи, и он даже не удостаивает Зе Мигела ответом.

Только сейчас Зе Мигел замечает, что башмаки у него мокрые, оглядывается, но девчонка-рыбообработчица уже исчезла. Он находит ее занятной, но знает, зачем пришел, и разыскивать ее не пытается. Сейчас он весь во власти одного из тех внезапных порывов, которые будут свойственны ему всю жизнь; отыскивает укромное местечко, прячет там берет и башмаки, засучивает штаны и принимается выгружать ящики с крупной рыбой, не ожидая распоряжений и не думая об оплате. Ему хочется работать здесь, для того он и смылся из деревни, и он не станет ждать, пока его заметят. Он дело знает.