Может, о счетах за бензин, которые он предъявляет вдове раз в две недели и в которых не все чисто, потому что он вошел в сговор со служащим бензоколонки, где заправляются автофургоны Розинды: Зе Мигел сделал вклад в банке, ему хочется, чтобы сумма росла побыстрее.
— Пускай пойдет с другой карты. В первый раз ведь…
— Игра есть игра, — наставительно говорит Зе Ромуалдо, не понимая намерений Зе Мигела.
Зе Мигел знает, что Испанец не принимает поблажек, но потому-то и предлагает дать ему поблажку — пускай все видят, на ком лежит вина за все, что может произойти между ними обоими в любое время.
— Мне потачки не нужны, раз ход сделан — значит, сделан, — обрывает Антонио голосом, режущим, как наточенное лезвие.
— Я-то в этом ничего худого не вижу и потачкой не считаю. Мне все равно… Если проиграю ставку, не обеднею. Не такой уж безденежный. Клади свою карту.
— Сказано — нет. Дважды одно и то же не повторяю.
— Твое дело, — заключает Зе Мигел, выпуская неторопливо колечки дыма.
Его противник проиграл два очка и нервничает. Заказывает три порции пива, швыряет монету в пять эскудо на стол перед внуком Антонио Шестипалого и чехвостит старика — не сделай он такую глупость, не выложи козырный туз раньше времени, можно было бы взять Ромуалдо голыми руками. Шико Балайо, старый рыбак, не остается в долгу, отвечает едко и, пересчитав карты, отодвигает колоду: он здесь не для того, чтобы грызться с друзьями.
Болельщики тоже взбудоражены, их так и подмывает спровоцировать игроков на что-то необычное, но что именно — могут решить только Зе Мигел и Испанец, и игрокам передается возбуждение окружающих.
Зе Мигел сдает карты спокойно (он один знает, что делается у него внутри), одну за другой, веером, перевернул козырную, как только Испанец разбил колоду, уже известно, что в козырях черви, и, в то время как остальные торопливо собирают карты, каждый на свой лад, Зе Мигел отрывается от игры, чтобы стряхнуть кучку пепла с кончика сигареты, а затем снова сует ее в угол рта и пожевывает в подражание сеньору Пруденсио, у которого он подглядел эту привычку.
— Четыре пива и пять мильрейсов! — предлагает Антонио.
Зе Мигел делает вид, что не слышит или не обращает внимания, и продолжает сдавать потихоньку-полегоньку, карту одному, карту второму, не торопясь, облизывая кончик указательного пальца и потирая им о большой, а левым глазом косится в сторону Испанца, ждет от него внезапной вспышки, хотя и не знает, в чем она выразится. Три бутылки пива подвинул поближе к себе, чтобы противник не забыл о своем проигрыше раньше времени; каждое движение продумано, оно часть маневра, который Зе Мигел разрабатывает флегматично и с угрюмым видом. Антонио Испанец раздражается еще сильнее. Потирает себе щеки, дергает кепку за козырек и принимает решение:
— Играю с тобой в последний раз.
— С чего это?! Не понимаю, с чего это.
— Мое дело. С тобой больше не играю.
— Мы ведь играем для развлечения. Чтобы время скоротать…
— Ты святого из себя выведешь. Копаешься, тянешь душу.
— За нами никто не гонится, и нас никто не ждет.
— Мне такая игра не по вкусу.
— Тебе лучше знать, что тебе подходит. Не хочешь больше, ищи себе других партнеров. Партнеров всегда хватает…
Испанец уже потянулся схватить его за рукав и встряхнуть, но сдержался. Повторяет ставку:
— Пока не заглянули в карты — четыре пива и пять мильрейсов.
Прикрывает свои карты лапищей, глядит в лицо противнику и ждет. У Зе Мигела в голове мешанина из наплывающих одновременно решений, но он делает вид перед самим собой, что никаких таких решений нет, гасит сигарету о каблук и сует себе за ухо.
— Я с тобой говорю! — ревет Антонио.
— Ты же сказал, что со мной играть не будешь… К чему тогда объявлять ставку?
— Чтоб сквитаться!.. Кто выиграет, пускай сквитается с проигравшими.
Зе Мигел кончиками пальцев барабанит по своим картам.
— Ты сказал — восемь бутылок пива…
— Я сказал — четыре.
— Сказал — четыре, но дважды, дважды четыре — восемь, если я не разучился считать. Или не восемь?!