Яма слепых. Белая стена. Рассказы

— Расскажите же, сеньор Мануэл Педро! Характер народа выявляется в обыденном. На мой взгляд, рибатежанин — не люблю слова «рибатежец» [86], оно недостаточно сурово для нашего истинного характера, — так вот, рибатежанин сохранил в себе, и даже в удвоенной степени, если угодно, сугубо мужские свойства, присущие нашей породе.

Не говорит — ораторствует, жестикулирует по-актерски, играет при этом пальцами, тонкими и длинными, как щупальца, растопыривает, собирает в щепоть, тычет перстами в воздух, помахивает ими, складывает ладони вместе, поглаживает одну другой, пощелкивает пальцами, перебирает ими в воздухе коротенькими рывками, словно играя на воображаемой гитаре, повисшей над тарелкой с мерланом.

— Порода — это нечто непреходящее, и именно она побуждает рибатежанина повиснуть на холке быка только ради того, чтобы завоевать улыбку женщины, даже если он изобьет ее потом у себя дома; она побуждает его вскочить на неоседланного коня или на коня в парадной сбруе, чтобы помчаться по следу зайца или вдогонку за опасным злодеем; она же побуждает его — ну, не знаю — схватить, например, дубинку и разогнать народ во время ярмарки, пить доброе вино, покуда с ног не свалится, но скверное выплеснуть в лицо тому, кто посмеет ему предложить такую кислятину, в которой и омочить-то губы для него зазорно.

— Вы должны записать то, что говорите, сеньор доктор, — подлизывается Тараканчик, уже захмелевший.

— Предпочитаю записывать то, что другие совершают. В данный момент я составляю нечто вроде «Руководства для истинного рибатежанина» — в духе руководства Триндаде Коэльо [87]. — Он снова поворачивается к Мануэлу Педро. — Потому и прошу вас рассказать мне историю той ночи. В ней есть красота, есть нечто первобытное, подлинное и возвышенное — этакий костер во славу любви и мужественности.

— Вас не вдохновляют эти слова, Мануэл Педро?

— Вы уж простите меня, сеньор доктор, сделайте милость, простите. Все дело не стоит подливочки к тем вот свиным ножкам, что несут на стол. Не говорить нужно, а делать, а сделанное в памяти держать. О сделанном толковать — только вкус отбивать…

— По-моему, история потрясающая, ясно вам?

Землевладелец нервничает, опоражнивает фужер, наполняет снова и снова, высасывает до капли, забыв про наставления Зе Мигела; а тот с председательского места делает другу знак уважить просьбу сеньора доктора, подмигивает ему хитрым глазом, словно уговаривая посодействовать по-мужски в тайной сделке. Тут недосказать, там пропустить, и потек рассказ.

Пупа, настоящее имя коего Алешандре Магно Гедес Сабино [88], бакалейщик-оптовик, обладатель доходных домов и прескверной репутации, носил генеральские звезды среди, «гладиаторов». Как-то в июле он едет на воды полечить печень, потребление воды — как наружное, так и внутрь — оказывает на него пагубное действие, и он объявляет друзьям, что наконец-то собирается жениться — на одной ученой даме, кончившей геологический факультет и измученной неудачными романами. Собутыльники находят, что новость попахивает бахвальством, знакомятся с невестой и проникаются неприязнью к ней. Свадьба играется по первому разряду, полный парад, мужчины во фраках, дамы в платьях декольте и при перьях, так что Всадники Апокалипсиса после церковного обряда отправили своих супружниц домой, руководствуясь мнением Мануэла Педро, каковой не желал, чтобы жена его якшалась с хористками, потому что все это напоминало ему ревю в парке Майер

[89], момент апофеоза; и, если этих выставленных напоказ прелестей можно отведать, тем лучше, мужчина не из дерева, но жена, данная ему Господом богом, не должна видеть грешные дела, обычные в среде с сомнительными нравами.

Налегают на спиртное, исподтишка дают волю рукам, приходят в возбуждение, но праздник не принимает того оборота, какого просит их разгоряченное воображение, и у них в конце концов возникает чувство, что им недодали. Когда же новобрачные исчезают и «гладиаторы» узнают, что Пупа решил провести свадебную ночь у себя в загородном имении, Мануэл Педро вносит свое предложение, а остальные подхватывают его, ибо не дело это — выставлять друзей на улицу в неположенное время, не зря же «гладиаторы» учредили свои законы, поделом вору и мука.

— Давайте подъедем к Пупиному дому и устроим осаду, пускай вылезет из постели, даже если ученая супружница высматривает, сколько лет его земле…

— И пускай слазит в погреб и угостит нас яичницей-глазуньей…

— И сам пускай с нами поест и наклюкается, как положено, пускай не думает, нахал, что можно таким манером выставлять друзей за дверь.

Распалившись от гнева и от выпивки, компания садится в два автомобиля; приезжают, сигналят, сигналят, поднимают шум, Пупа появляется в испуге, но, завидев их, выплевывает ругательство и захлопывает окно у них перед носом. Жозе Луис хватает камень, швыряет его уверенной рукой и разбивает стекло. Это сигнал к атаке.

Но когда компания уже готова раскокать все стекла, Мануэл Педро снова выступает с гениальным предложением: