Яма слепых. Белая стена. Рассказы

Машина мчится по Лиссабону в сторону площади Ареейро. Зе Мигел решил проехать по этой части города, вспомнив о комнате, которую он снимал на проспекте Жоана XXI, на этаже, принадлежавшем Сесилии, модистке. Встречаться с женщиной в доме у модистки очень удобно: женщине незачем говорить дома, что она собирается на мессу или к парикмахеру: можно позвонить и узнать, не появились ли в ателье какие-нибудь новинки.

— Ты что — не слышала, что я спросил?

Зулмира возвращается к действительности, отогнав поглощавшие ее мысли. Регулировщик остановил движение посреди улицы Фонтес, и Зе Мигел поворачивается к девушке, смотрит на нее недружелюбно, чувствуя, что сейчас она далеко от него. Они обмениваются вопросительными взглядами.

— Ты говорила тут: вы с матерью помогаете друг другу обманывать старика.

— Да…

— В чем же вы друг другу помогаете?

— Да ну еще!

— Никаких «да ну еще», не смей так отвечать, не люблю, чтобы со мной разговаривали таким тоном. На меня это не действует, я не реагирую. В чем вы друг другу помогаете?

— Когда уходим куда-нибудь вместе, дорогой.

— Или когда твоя мать уходит куда-нибудь? Девушка смотрит на него дерзко, вызывающе.

— А тебе нужно знать, уходит она куда-нибудь или нет? По-моему, не нужно. Ты ведь уже сказал мне, что между вами все кончено.

— А она тебе что говорит?

— Что все кончено, дорогой.

— Но в таком случае?!

— Что «в таком случае»?

— Зачем ей нужно обманывать старика?

Зулмира чувствует потребность заставить его поревновать.

— По-моему, это уже не твое дело. Тебя не должно интересовать, что она делает. И меня тоже… Каждый устраивается, как может, дорогой, разве не так?

— Твоя мать обыкновенная шлюха. Дешевка бесстыжая.

Позади гудят другие автомашины, требуя пропустить их.

Регулировщик открыл движение, а Зе Мигел, ослепленный гневом, не сразу это замечает. Затем отчаянно срывается с места, обходит то справа, то слева вырвавшиеся вперед машины, бросая на девушку быстрые взгляды. Ведет рывками, переключая свет фар, чтобы ему уступили дорогу: ему не терпится поскорее прибыть на место.

— Ей бы в ее возрасте следовало научиться стыду.

— Не вижу, зачем бы. Стыдом не заплатишь за квартиру и сыт не будешь.

— Я даю тебе два конто в месяц.

— Некоторые и по пять получают, да все-таки прирабатывают на стороне.

— Что-что?!

— Между вами все кончено, ты сам сказал, дорогой.

— Да, но она — твоя мать.

— Ну и что?

— Как «ну и что»?!

— Ей ведь тоже нужна любовь.

Это естественно: любовь всем нужна, дорогой. Кому больше, кому меньше, но всем. Она нашла себе дружка.

— Который думает о тебе.

— Не знаю, дорогой. Может, и думает, не знаю. Мы чужими мыслями не распоряжаемся. Или, по-твоему, я виновата?

Но тут Зулмира вспоминает, что Зе Мигел обещал подарить ей эту машину, ей не совсем верится, но как знать, и она начинает заигрывать с любовником. Улыбается, похлопывает его но руке, раскуривает сигарету и протягивает Зе Мигелу.

— Ты что, принял разговор всерьез, дорогой? У тебя совсем нет чувства юмора.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Что ты быстро выходишь из себя, что ты относишься к людям без доверия. Все женатые мужчины, дорогой, помешаны на том, что только их жены — серьезные женщины. Всё потому, что замужние смеются меньше, чем остальные женщины.

Зулмира хочет перемирия, но тут же возвращается к прежней позиции — враждебности. Ей действует на нервы то, как он ведет машину — толчками. По рукам его, слегка подрагивающим, девушка видит, что он озабочен; она отыскивает музыкальную передачу — музыка йе-йе, — посмотрим, может, успокоится, может, еще больше разозлится.

На улице идет мелкий дождь. Асфальт блестит, от этого ночь еще чернее, так ей кажется; люди укрываются от дождя в подъездах, под низкими балконами. Зе Мигел чувствует, что хмель снова одолевает его, он словно кружится в медлительной карусели. Может, все это из-за игры городских огней. Он приглушает громкость приемника и кричит Зулмире:

— Если бы ты знала, что умрешь через полчаса, да, через полчаса или даже раньше, что бы ты хотела сделать?

— Никто не знает, когда умрет, дорогой.

— Но если бы ты знала?

— Если бы знала…

Она не понимает смысла вопроса: он кажется ей глупым. Она бы и не прочь была так прямо и сказать Зе Мигелу, но он сейчас нервный, может ответить каким-нибудь хамством в своем духе. Однажды он высадил ее из машины — не этой, другой, — когда они возвращались с пляжа, и ей пришлось пройти пешком больше двух километров, пока она не добралась до станции в Синтре.

Автомашина буксует на вязком от размокшей пыли шоссе; Зе Мигел прибавляет скорости, улыбается, с силой дергает руль, проверяя надежность управления, и наконец начинает насвистывать.

— Все люди должны были бы знать, когда они умрут.

— Ты говоришь сплошные глупости, дорогой.

— Не всегда.

— Лучше поговори о чем-нибудь веселом. Расскажи что-нибудь про «гладиаторов», историю с яичницей, потрясная история, или ту, про доктора, которого вы окунули в канаву после обеда, и он боялся, что там и умрет…

— Вот видишь?!

— Что я должна видеть?!

— Ты тоже заговорила о смерти. Тот доктор струсил, потому что дал волю страху. А я не дам.