Янь целует инь

Мне казалось, что Алексей – мой братец – что-то знал. Это было ясно хотя бы по тому, что он несколько раз в течение всего дня, когда я нашел свою дурнопахнущую загадку, подходил к окну кухни и смотрел во двор. Я спрашивал, почему он сидит дома и не идет играть в футбол, на что он огрызался и отходил от окна с явными признаками мыслительного процесса на лице. Это было редкое для него состояние, тем более летом, в каникулы. Разбитый два дня назад нос уже вернулся в свои естественные формы. Я несколько раз спросил Алешку о том, с кем это он пацапался, но не получил вразумительного ответа. Я надеялся, что ответ на этот вопрос даст намек на направление, в котором надо искать объяснение ситуации с кроссовкой. Она интересовала меня не меньше, чем курсовик, который я лепил из кусков своих знаний в тот день. Вечером его надо было обязательно сдать.

Я оттащил курсовик и рулон прилагающихся чертежей в Университет и еще потусовался с друзьями за его пределами. Электротехника нас интересовала мало – по крайней мере по вечерам. В этот вечер мы были увлечены архитектурой. Во всяком случае, продвигаясь толпой по направлению к новому бару на Мойке, мы вспоминали особенности здания, которое должны были принимать за цитадель собственных знаний. Кто-то обратил внимание на то, что длинные концентрические коридоры с лестницей в центре и массой мелких аудиторий по обеим сторонам, образующие этажи Университета, мало подходят для учебного заведения вообще. Какая-то гостинично-трактирная архитектура.

Пока мы шли по набережной, вспомнили все существующие легенды о прошлом. Наиболее приемлемой была признана та, по которой в прошлом веке в здании Университета размещался публичный дом. Шикарный публичный дом! С рестораном на первом этаже.

Не знаю, насколько точна эта гипотеза и насколько она отличается от обычной в среде студентов иллюзии о собственной греховности, но далее последовало несколько историй из настоящего. Выяснилось, что есть пара-тройка профессоров, которые не смогли сопротивляться знаниям, изложенным на гладких бедрах под прозрачными колготочками постоянно забывающих формулы первокурсниц, и с тех пор принимали экзамены лишь в индивидуальном порядке и только за закрытыми дверями лабораторий. Вероятно, так им было легче признать, что студент имеет право списывать, если знает, откуда. Один из профессоров был за это бит. Далее кто-то вспомнил, что в прошлом году во время студенческой конференции, точнее, во время последующей попойки, устроенной в самой дальней аудитории на последнем этаже, сексуальным развлечениям предавались прямо за кафедрой на расстеленных куртках.

– Мы тогда накурились какой-то новой дряни, да еще пили всякую гадость – этого объяснения было достаточно, чтобы поверить в правдивость рассказа.

Студенческая среда, даже одна небольшая группа выпускников, в сущности, весьма неоднородна. Даже если всех объединяет цвет кожи, родной язык или второй – нужный для преуспевания и карьеры, у каждого свое прошлое, как правило, это прошлое семьи, которое обычно определяет и будущее отпрыска. Хотя эта неоднородность и находится в рамках учебного процесса, наша группа, например, собиралась в полном составе только в конце семестра, когда начинались экзамены. В другое время я общался только с Вольдемаром – большим любителем электрических цепей и почему-то взрывных устройств. Летом мы иногда уезжали небольшой компанией на озера. Вольдемар устраивал небольшой подводный взрыв, мы собирали рыбу и жарили ее на углях. Потом ели. Как и я, Вольдемар не любил ни пива, ни водки, ни другого подобного питья, но любил старый пронзительный рок, который постоянно играл в «Царе», куда мы направлялись.

В «Царе» мы сдвинули вместе два стола из лакированных желтых досок, что было благосклонно принято распоряжающейся за стойкой Мариной – двадцатипятилетней грузинкой, по-восточному красивой, но с европейским смелым взглядом. Смелость, вероятно, была обусловлена постоянным присутствием нескольких соплеменников в спортивных костюмах, обыкновенно сидевших за перегородкой из гладко обструганных и обожженных реек. Если уж это заведение и называлось «Царь», то скорее всего это был грузинский царь. Еда-то точно была не славянская, но нам нравилось в этих стенах, украшенных плетеными циновками, полками с подсвечниками и узкогорлыми кувшинами, и – что было совсем не по-грузински, но привлекало посетителей – с настоящей доской для дартса. Чуть-чуть хуже становилось, когда кто-нибудь из постоянных гостей поднимался из-за столика за перегородкой, подходил к стойке и просил поставить кассету с национальной музыкой вместо обычного рока. Что ж, мы продолжали кидать стрелы. В этот раз нас встретил Меркури своим «Show must go on!».