Янкелевич в стране жуликов

- Понял , шеф. Пусть живет.

- Ты мне, Грин, вот что скажи: где товар?

- Я отработаю шеф! Все до последней копейки отработаю!

- Значит правда, что ты товар в унитаз спустил?

- Я все объясню.

Но Кувалде-Шульцу никакие объяснения не понадобились. Он распалился не на шутку.

- Мне по хер кто и за что тебе по сопатке дал! Но как же ты, своими руками товар на несколько штук баксов в унитаз спустил?! Козел!

- За козла ответишь, - автоматически брякнул Грин и тут же сильно пожалел о сказанном.

Все его тело пронзила жгучая боль в области живота. Кувалда еще несколько раз впечатал мощный кулак ему в тело, прежде чем заметил, что Грин отключился и лежит без сознания. Немного постояв над ним, он повернулся и вышел из квартиры, тихо прикрыв за собой дверь.

Костика нашла на следующий день его любовница. В надежде перехватить у него дозу, она пришла к нему домой и обнаружила, что дверь не закрыта на замок, а внутри на софе - бездыханное и уже холодное тело Гринько.

А утром следующего дня Веньку попросили в школе собрать учебники и пройти в кабинет директора. Там его ждали два сотрудника милиции, которые предложили проехать с ними. А уже в ОВД друган покойного драгдилера Боб опознал в Веньке парня, который нанес ему и Грину тяжкие телесные повреждения, повлекшие смерть последнего.

Г Л А В А IV

Привычные, виденные несчетное количество раз пейзажи проплывали за окном поезда. Русские березы и поля - извечный вдохновитель и предмет воспевания российских поэтов, сегодня не навевали на Александра Морева никаких возвышенных чувств. Равнодушным взглядом он провожал уходящие вдаль березовые и хвойные леса, живописные равнины и горы, при этом не испытывая ни тоски, подобно Есенину, ни восторга, свойственного праздному путешественнику.

После распада нерушимого и могучего Союза, страна все равно осталась необъятной. Вторые сутки он трясся в поезде, но череде полей, лесов и рек не виделось конца-краю. Глобальные перемены в "мышленьи" людей и укладе экономики практически не отразились на сельской глубинке. Та же природа, продавленные и ухабистые, пестрящие лужицами грязи, дороги, потемневшие от дождя и сырости, окруженные покосившимися заборчиками, хибары на полустанках, суета и гомон коробейников на станциях. Конечно, старое время ушло безвозвратно, и нетрудно было заметить кое-какие перемены. Например, коробейников стало больше, и теперь это были не только бабульки и дедки с вареной картошкой и вяленой рыбой. Контингент мелких торговцев заметно помолодел, а ассортимент их товаров ощутимо расширился в сторону импорта. Еще нетрудно было заметить, что встречные поезда попадаются не столь часто, как в застойные времена, а в вечернее время в маленьких деревушках светится меньше окон.

Морев ворочался на жесткой полке, поглядывая на часы и с тоской ожидая окончания поездки. Жалеть бесцельно потерянного в поезде времени не имело смысла. Потеря времени уравнивалась экономией денег. Хотя в настоящее время Александр чувствовал себя почти Крезом, привитая жизнью привычка экономить взяла вверх.

Большую половину своей сознательной жизни Морев был ментовским опером. Не имея склонности бить себя в грудь и превозносить свои заслуги перед людьми, в душе он гордился, что честно 18 годков отбарабанил в одной службе БХСС-БЭП, что не лез в начальство, не садился на "бумажную" работу, а все это время честно отпахал в операх. У должности менялись приставки: старший, старший по особо важным делам, но суть работы оставалась одна борьба с экономической преступностью, как бы это высокопарно не звучало. Оперская работа, конечно, имеет свою специфику, но по характеру нагрузок сродни самому тяжелому мужицкому труду. А еще он уважал себя за честность, за то, что не брал взяток и подачек, не халтурил у коммерсантов, охраняя их склады и офисы или отмазывая от жуликов. К сожалению, последние годы "честность" и "бедность" стали синонимами, но все же Александр, подобно Роберту Бернсу, считал, что "страшнее чести изменить, чем быть в отрепьях рваных".

Честно отдав государству лучшие годы жизни, Морев не нажил ни имущества, ни капиталов. Даже на машину не сумел скопить. Зарплата шла на содержание двух семей. Одной, бывшей, шли алименты в Горноуральск, другой в Енисейск, где он жил и работал, все остальное. Жизнь была всегда трудной, наполненной заботами, от получки до получки, но ее тихие радости доставляли порой настоящее счастье. Морев не чувствовал себя ущемленным, три человека на земле, которым он дал жизнь и свою фамилию, позволяли ощущать прожитые годы не потерянными.