Янтарная комната

— Да, Дариен! — сказал он. — Я приплыл оттуда!.. — Он показывал на юг. — Дариен, в материковых землях…

Он все еще закрывал ладонью лицо.

— Лопе Санчес, ты помнишь такого в Дариене? — спросил Кортес.

Лопе подошел. С минуту он глядел на человека и то узнавал, то не узнавал. Восемь лет прошло с тех пор; столько сменилось в памяти людей, имен!.. Все смешалось. Глаза человека точно были ему знакомы, но эта ладонь, прикрывшая лицо…

— Я… я не помню, ваша милость! — растерянно сказал Лопе.

Человек отвел ладонь.

— Узнаешь? — сказал он.

Лопе отступил. Нос у человека был продырявлен на индейский манер, и в каждой ноздре торчало по медному квадратику с индейским узором.

И все же что-то было знакомо Лопе и в том лице — редкая бородка, худые щеки и серьезные глаза над изуродованным носом.

— Я Агиляр! — сказал человек.

— Брат Агиляр! — вскричал Лопе.

Он вспомнил. В дни самого жестокого голода в колонии Херонимо де Агиляра послали на Эспаньолу за продовольствием. С ним было на судне еще человек двадцать — двадцать пять.

— Где же остальные? — спросил Кортес.

Агиляр рассказал. Бурей их отнесло в сторону, и каравелла разбилась о рифы недалеко от острова Ямайки. Агиляр и еще семь человек спаслись на большой лодке. Они приделали парус, и их долго носило в открытом море. Двое умерли от жажды и лишений. Остальных прибило течением к берегу Косумела. Четверо из них погибли сразу, — косумельские индейцы принесли их в жертву своим богам.

Агиляр замолчал.

— А ты как спасся, брат Агиляр? — спросил Кортес.

Агиляр вздрогнул, точно его поразило обращение Кортеса.

— Я больше не брат Агиляр, — сказал человек, — Я давно оставил свой орден.

Патер Ольмедо поднял руку.

— Подойди сюда, брат Агиляр! — сказал патер. — Помнишь ли ты слова святой мессы?

— Нет… — растерянно сказал Агиляр. — Не знаю…

Он быстро-быстро забормотал слова церковной мессы, мешая их с индейскими словами.

Патер Ольмедо взял в руки свой ящичек с дарами.

— Опомнись, брат Агиляр! — сказал патер. — Милость господня да осенит тебя.

Но Агиляр не подошел к патеру, не встал на колени.

— Я столько лет жил в неволе, — сказал Агиляр. — Господь оставил меня; я больше не молился. Я не знаю, чьи боги лучше, добрее к людям, индейские или…

— Замолчи, замолчи, безумец! — замахал руками патер Ольмедо. Он накрыл Агиляра епитрахилью. — Молись святой деве!..

Агиляр смеялся.

— Брат Агиляр потерял разум! — с сокрушением сказал патер Ольмедо. — Господь в великой благости своей лишил его разума, чтобы, попав к неверным, брат святого ордена не познал бесовской прелести индейской языческой веры. Помолимся, братья, за исцеление несчастного!.. — Патер Ольмедо запел молитву. Все преклонили колени.

Агиляр улыбался. Он что-то бормотал на индейском языке.

— Скажи мне, Агиляр, что сталось со вторым твоим товарищем? Как его звали? — спросил у него Кортес.

— Его звали Гонсало Герреро, — ответил Агиляр. — Он поселился среди индейцев, взял себе жену. Гонсало счастлив и не хочет уходить. Неверному золоту, славе и опасностям походов он предпочел хижину под ясным небом, плоды и солнце Юкатана.

— Брат Агиляр безумен! — вздохнул патер Ольмедо. — Не говорите с ним, сеньор Кортес.

Агиляр смеялся. Кортес с жалостью смотрел на него.

— Я возьму его к себе на судно! — сказал Кортес. — Может быть, разум еще вернется к брату.

Агиляра поместили на «Санта Росе» в тесной каморке, вместе с пажом Кортеса — Ортегильей.

Глава одиннадцатая

ТАБАСКАНЦЫ

В тихую погоду суда флотилии обогнули мыс Каточе. Море точно прилегло перед новой бурей, серо-дымчатые волнистые полосы покрыли небо; сквозь них жарко пламенело солнце; плотный туман тропических испарений висел над морем, над судами, оседая в каплях на палубе, на снастях. Суда входили, как в огромный притихший котел, в воды большого залива, врезающегося в сушу гигантским правильным полукругом. Синяя морская вода здесь в заливе была с крепким зеленым отливом, и этот зеленый отсвет, чем глубже в залив, становился все темнее, все ярче. У самой суши лежали уже отчетливые темно-зеленые полосы.

Берег за Потончаном был безлесный, открытый, местами каменистый, местами песчаный. Дальше к северу в зеленой морской воде разливалась широкая мутно-желтая полоса: это большая река здесь вливалась в море.

Река называлась Табаско. Суда Кортеса подошли к устью. Сразу стало ясно, что флотилии вверх по реке не подняться: широкий песчаный барьер перегораживал устье у самого моря. Пилот Аламинос выслал людей на мелких лодках вперед — баграми измерить дно, поискать прохода среди мелей. Лодки вернулись ни с чем: даже в самом глубоком месте ни одна из больших каравелл не могла бы пройти в реку.

Перед этим препятствием отступил в свое время капитан Грихальва. Он не решился на малых судах подняться по реке в незнакомой местности, среди немирных индейцев. Грихальва только постоял у входа в устье, принял индейских послов, наменял мелкого малоценного золота и уплыл домой.