Янтарная ночь

Янтарная Ночь и правда превращал свою сестру в дикарку. Он был единственным товарищем ее игр, а когда она подросла настолько, чтобы ходить в школу, стал водить ее туда. Он вдруг и сам приохотился к школе, потому что там училась его сестра. Неожиданно стал учиться с пылом и рвением, удивляя своего старого учителя, больше тридцати лет занимавшего этот пост после Гийома Дельво, прозванного Дубиной, о котором те, кто его знал, сохранили горькую память. Янтарная Ночь учился со страстью, потому что хотел также стать учителем Баладины, потому что возраст одних только игр миновал и настало время школы, вот ему и пришлось приноровить свое господство над сестрой к требованиям новой поры. Так что именно он научил ее читать, писать и считать. Он придумывал для нее потешные диктанты, выводил на сцену умножение, сложение, деление, словно сказочных персонажей, и рассказывал уроки по истории и географии тоном трагического актера.

К тому же в то время Янтарная Ночь пристрастился к рассказам о путешествиях. Он описывал малышке длинные торговые суда фараона Снефру и царицы Хатшепсут, построенные из древесины библосских кедров, или высоконосые корабли критских купцов, пересекавшие легендарное море усилиями истекающих потом рабов, прикованных к гребцовым скамьям, чтобы доставить из далеких краев редкостные вещества, добытые из земли, из деревьев, из тел и внутренностей животных. Золото, бирюзу и серебро, мирру и эбеновое дерево, слоновую кость, елей и пурпур. Особенно захватывали его рассказы о великих путешественниках, и он не уставал приводить Баладине длинный список чарующих имен. «Слушай, слушай хорошенько! — говорил он ей. — И запомни все эти имена, потому что эти люди нам с тобой роднее, чем наша семейка — сборище тупиц. Первым делом забудь имя отца и матери, потому что они полные ничтожества, и запомни только эти имена: Александр Великий, Ганнон-мореплаватель, Пифей, Марко Поло, Ибн Баттута, Чень Хо, Васко да Гама, Христофор Колумб и Америго Веспуччи, Эрнандо Кортес, Памфил де Нарваэс, Фернандо Магеллан, Френсис Дрейк, Жак Картье и Робер Кавелье де ла Саль, Гийом Баран, Альберт Тасман, Джеймс Кук, Дэвид Ливингстон…» Все эти имена проходили чередой в головке Баладины, подобно таблице умножения и перечню великих рек с притоками, — слова, только слова, в которых было не слишком много смысла. В конце концов она все перепутала. Семью семь — Чень Хо, восемью девять — Магеллан. В Луару впадают Вена, Индра и Памфил де Нарваэс…

Но более всего завораживали Янтарную Ночь драккары викингов, внезапно появлявшиеся из холодных морских туманов. Он восхищался этими ордами свирепых мореходов, плававших на кораблях-драконах, разнося повсюду на остриях своих мечей и лезвиях секир ужас конца света. Эти мореплаватели больше, чем все прочие, представлялись ему воинством ветра, обуреваемым духом морских просторов, одержимым пространством и кровью.

Баладина продвигалась вперед мелкими шажками — то вприпрыжку, то спотыкаясь — через клетки знания, начерченные ее братом словно для огромной игры в классики, столь же необычайной, сколь и вздорной. И все же была область, где Янтарная Ночь потерпел неудачу — музыка. Баладина сразу же обнаружила удивительные способности к музыке и пению, тогда как Янтарная Ночь ничего в этом не смыслил. Впрочем, она очень рано начала развивать этот дарованный ей талант, ибо нашла, наконец новое, открытое пространство, недоступное засилью ее брата. Музыка стала свободной зоной, отдельной клеточкой, обнаруженной за пределами большой игры в классы, начертанной Янтарной Ночью, — вне ревниво сплетенной им паутины.

Так Баладина начала ускользать от него — незаметно, но решительно. Когда Янтарная Ночь осознал это бегство, исподволь подготовленное сестрой, он не пытался сбить ее с этого пути. Ибо своим бегством Баладина еще больше возвышала себя в его глазах, а путь, который она пролагала в одиночку, казался ему узким и трудным, следовательно, верным. В первый раз он стерпел чье-то соперничество — потому что соперник не имел ни лица, ни тела. Этот соперник не принадлежал к его миру, не проявлял себя ни в образах, ни в словах, был совершенно непостижим и чудесен. Однако Янтарная Ночь любил сталкиваться с непредвиденным, которое изумляло и настораживало его, лишь бы это непредвиденное обладало величием и красотой. Ибо тогда его собственная сила, которой бросили вызов, обретала новый и более живой задор. Так что Янтарная Ночь, несмотря на свою ревность, даже полюбил этого соперника, хоть тот и отдалял от него сестру, полюбил так же, как любил ветер — вольную силу, что проносится мимо, отрывая нас от корней. Музыка, ветер — ничем не прикрытые порывы, толкающие к странствию.