Япония Лики времени. Менталитет и традиции в современном интерьере.

В японском языке есть много выражений со значением «хорошо, умело говорить», и большинство из них имеет негативный оттенок, выражающий настороженное отношение японцев к красноречию. Оно нашло отражение в пословицах, порицающих многословие: кути тасся-но сигото хэта («повок на словах — слаб в делах»),

акидару ва ото га такай («пустая бочка громко гремит»), наку нэко нэдзуми торадзу(«

мяукающая кошка мышь не поймает») и пр. В отличие от евро-американской культурной традиции, где ораторское искусство ассоциируется с развитым интеллектом, в Японии сдержанность в речах считается признаком глубины и цельности характера. «К искусным ораторам японцы относятся с подозрением» (Канаяма, 214). По японским представлениям, публично доказывать что-то — значит навязывать другим свою точку зрения. Одно время на японском телевидении многократно повторялся рекламный ролик, в котором в качестве ключевого слогана использовалась фраза «мужчина молча, как-нибудь…» (отоко ва даматтэ, нантока).

В начале 1870-х годов, на пике вестернизации, в Японии вошли в моду дискуссионные клубы, создаваемые по западному образцу. Два выдающихся просветителя той эпохи, Ю. Фукудзава (1834–1901) и А. Мори (1847–1889), одно время спорили об их необходимости. Выступая против публичных дискуссий. Мори приводил показательные аргументы. Он говорил, что японский язык изначально не приспособлен для публичного выступления. Он хорош для кулуарного обсуждения вопросов, но не для публичных речей с целью кого-то в чём-то убедить. Таких речей в Японии никогда не произносили, и соответствующих ораторских приёмов в языке просто не существовало. Единственный известный в Средние века вид публичных выступлении — толкование классических текстов. Но и в этом случае выступающий, во-первых, никого не убеждает и ни к чему не призывает и, во-вторых, говорит как бы вообще не от своего имени. Он излагает толкование какого-либо текста или учения слушателям, которые не являются его оппонентами. А потому их роль — слушать и запоминать, а не обсуждать услышанное. В другое время и по другому поводу Мори предлагал вообще отказаться от японского языка и заменить его английским, поскольку японский язык феодален по своей сути и намертво связан с культурными традициями. По его мнению, путы родного языка не давали возможности быстро модернизировать японскую культуру по передовым западным образцам.

А. Мори был образованным человеком, но не он первым подметил нелюбовь японцев к публичным речам и дискуссиям. За столетие до него Норинага Мотоори (1730–1801), ревнитель чистоты японской культуры, утверждал, что японцы никогда не спорили даже по самым важным для них вопросам, таким, например, как сущность синто.

«Не спорить, — писал он, — значит не разглагольствовать попусту, как это бывает в других странах». А за тысячу лет до Мотоори об этом же говорил «один из двух гениев» японской классической поэзии Хитомаро Какиномото: «В нашей стране бамбука и риса не вели споров со времен богов» (Nakamura, 1960: 471). Так что традиция эта довольно давняя.

Восприняв её, немногословные самураи не могли пройти мимо женщин, спутниц жизни. Придя к власти, воинское сословие расставило всех по своим местам, определив женщине место «на два шага позади мужа». Вскоре из-под их кисти одно за другим стали выходить моральные наставления (какун), в которых говорилось о системе «трёх послушаний» (отцу, мужу, старшему сыну) и семи женских пороках. Наличие любого из них давало мужу право изгнать жену из дома. В их числе неизменно упоминалась и излишняя разговорчивость. Так многословие было ещё раз объявлено пороком.

В эпоху Мэйдзи (1868–1912) понятие публичной речи спало проникать в общественное сознание. Этому способствовало оживление политической жизни. С публичными речами выступали участники гражданского Движения за свободу и права народа (Дзию минкэн ундо), члены парламента. Эта форма публичного выступления достигла своего расцвета в первые десятилетия XX века, и в японских школах начали преподавать риторику.