Японская фантастическая проза

Следуя этому принципу, разумеется, отнюдь не в религиозном, а сугубо этическом смысле, Комацу как бы продемонстрировал непричастность сердца «к миру пребывания добра и зла». В художественном образе воплотил идею бесстрастной медитации. Мгновенность — единственная реальность существования. Ее запечатлели замшелые мегалиты каменного сада, где строгие линии причесанного граблями гравия бросали вызов застывшему хаосу. Это акт творения, остановленный где-то в самом начале. Кем? Когда? Почему? В этом опять мнилась загадка, простая и неразрешимая, как жизнь. Сами собой всплывали основополагающие понятия японского искусства: «ёэн» — очарование, «югэн» — таинственное, «ёдзё» — недосказанное. В каменном бесцельном совершенстве таилась логика непостижимого космического круговорота. Стихийная необузданность, постичь которую немыслимо, ибо она соединяет в себе и цель творения, и его процесс. Субъект и объект. «Ничто — это целостность, из которой рождается все». Таинственное очарование недосказанности. «Нихон но би» — красота Японии. Искусство призвано отображать мир, словно выворачивая его наизнанку. В строгом соответствии с учением японского философа Р. Сасаки, разработавшего приемы «Психотехники ошеломления». Через каллиграфию, икэ-бану, лаконичность игрушки и лаконичность стиха постигается гармония мира.

Еремей Парнов

САКЁ КОМАЦУ

Гибель Дракона[1] 

Японская морская впадина

 1

Зал токийского вокзала со стороны Яэсугути был, как всегда, переполнен. Кондиционеры работали в полную силу, потоки охлажденного воздуха создавали заслоны у всех входов, но в зале все равно было нестерпимо душно и жарко. Казалось, разгоряченные тела сами источают зной.

Особенно много было здесь молодежи. Парни и девушки ехали кто куда: в горы, на море, домой на День поминовения усопших.

В сезон дождей, в июне и самом начале июля, погода стояла холодная, как в марте. По прогнозам лето ожидалось не теплое. И вдруг, когда дожди пошли на убыль, наступила страшная жара. В последние дни столбик термометра не опускался ниже тридцати пяти градусов. В Токио и Осаке люди просто изнывали от зноя. Участились случаи сердечных заболеваний, порой с трагическим исходом. Как всегда в летние месяцы, не хватало воды. Эту проблему все еще никак не могли разрешить...

Тосио Онодэра отер с подбородка пот и огляделся. До прибытия поезда оставалось минут семь-восемь.

В кафетерий он даже не заглянул — там все кипело и бурлило, словно в котле с густым овощным супом. Без всякой определенной цели он стал пробираться сквозь толпу. Тела людей, которых он невольно задевал, обдавали жаром, словно раскаленная печка. Сколько все-таки народу! Полусонный служащий; средних лет крестьянка с огромным узлом в руках, в нарядном — наверное, единственном — выходном платье и в туфлях со стоптанными каблуками; девушка-подросток, пунцово-красная, в соломенной шляпе с ярким бантом, синих до колен джинсах и слишком узкой, похожей на чулок, полосатой кофточке, вызывающе обтягивающей грудь. Проходя мимо нее, Онодэра ощутил тяжелый запах немытых волос и пота. Он подумал, что и от него, должно быть, пахнет не лучше, еще и перегаром несет... Всю ночь промаялся без сна, беспрестанно прикладываясь к бутылке с джином.

Неожиданно для себя Онодэра очутился возле бака с питьевой водой. Ему показалось, что сюда-то он и шел. Склонившись над краном-фонтанчиком, Онодэра нажал на педаль. Взметнулась тонкая струйка.

Но пить он не стал. Застыв в нелепой позе с широко открытым ртом и низко склоненной головой, он смотрел на стену за краном. По стене до самого потолка бежала тонкая, с едва заметным изломом трещина. Нижнюю ее часть загораживал бак с водой. Справа от трещины стена почти на сантиметр, а то и больше выступала вперед.

— Позвольте-ка!..— услышал Онодэра голос сзади.

За его спиной стоял плечистый великан в нелепой широкополой шляпе, которые называют десятигаллоновыми.

— Извините, пожалуйста!

Заторопившись, Онодэра судорожно сделал один большой глоток и посторонился, пропуская мужчину к крану. Но тот преградил ему путь. Онодэра с удивлением поднял глаза.

— Не узнаешь?

Огромной, как бейсбольная перчатка, рукой мужчина крепко схватил Онодэру за плечо.

— Это ты? А я-то думаю, что за нахал...— рассмеялся Онодэра.

— Небось; с похмелья? — мужчина, Рокуро Го, шумно втянул носом воздух.— Так-так. То-то, гляжу, хлебаешь воду, будто карп.

— В том-то и дело, что не хлебаю,— сказал Онодэра.— А вот с похмелья — это точно.

Го, уже не слушая, склонился над фонтанчиком. Казалось, он одним духом опустошит весь бак.

— Куда собрался? — вытирая здоровенной жилистой рукой пот, Го обернулся к Онодэре.

— В Яидзу.

— Опять? — Го выразительно спикировал рукой.

— В общем да, А ты?

— В Хамамацу. Ты на следующем поезде?

— Да. Вместе, значит?..— Онодэра показал свой билет.

— Он вот-вот придет.— Го посмотрел на часы.— А чем объясняется твое «в том-то и дело, что не хлебаю»?

— А,— не сразу понял Онодэра.— Ты меня испугал, и я сделал всего один глоток.