Ярополк

Ромеи запели победные гимны, заиграли в трубы, славя святого Георгия и своего василевса.

Баян смотрел на эту битву со стены. Он видел: греки ни в чем не преуспели, а кого больше осталось лежать – не разберешь: кони, гоплиты, всадники, «бессмертные» и витязи, красные щиты…

Досадно было юному слагателю песен слушать греческие гимны. Смерть справила кровавый пир. Одна только смерть торжествовала. Жуткая смерть. На ночь глядя даже птицы не слетелись клевать мертвые глаза.

Утром русь увидела, что Цимисхий не о скорой победе думал, а о спасении своего воинства. Вся его многотысячная рать, уподобясь муравьям, таскала землю. Строили вокруг лагеря мощный вал, обводили глубоким рвом. Холм обставили копьями, на копья положили щиты, спасаясь от грозных лучников Святослава.

Только через несколько дней, построив лагерь, послал Цимисхий фалангу под стены Дористола, чтоб установить стенобитные орудия. Русь осыпала врага стрелами да камнями. В ответ пращеметатели и лучники греков метали камни да стрелы. Вдруг ворота открылись, и на пешую фалангу ударила конница гузов илька Юнуса. Пехотинцы попятились, побежали, но вовремя подоспела конница василевса. У греков были очень длинные копья, и гузы поспешили уйти за стены.

«Чья взяла? – думал Баян. – Пехота бежала от конницы, а легкая конница от конницы тяжелой?»

Но в стане василевса снова трубили трубы и раздавались победные гимны. Да все громче, забористей. И тут русь увидела на Дунае огненосные триеры и множество судов с продовольствием. Всем стало ясно: река принадлежит грекам. Жидкий огонь посеял в русских душах ужас еще со времен князя Игоря, но храбрились.

Наутро в бой с ромеями дружину повел воевода Сфенкел. Отряд был в длинных кольчугах, с длинными щитами.

Сражение получилось упорным. Русские отбили и сожгли стенобитные орудия, хотя они не были страшны трехсаженным стенам Дористола.

У греков выказал кровавое молодечество Федор Лалакон. Его оружием была огромная железная булава. Удары расплющивали шлемы вместе с головами.

Сфенкел тоже сражался вдохновенно, пробивал копьем сразу двух гоплитов, но Сфенкела сразила стрела.

Русь отбила у врага тело своего предводителя и тотчас ушла за стены.

Василевс, торжествуя еще одну победу, велел трубить сбор и устроил для всего войска великий пир.

Войску и впрямь нужна была передышка.

Осада затягивалась. Миновал май, июнь был на исходе. Усиливая натиск, греки подвезли камнеметательные орудия. Свистящие глыбы летели через стену, разрушали дома, убивали жителей города и воинов. Боевыми метательными машинами командовал магистр Иоанн Куркуас, близкий родственник василевса. Не одна чаша была выпита за повелителя каменного града.

Но после пира похмелья не миновать.

Вылазку на машины сделал варяг Икмор. Его отряд вышел из города, едва забрезжил рассвет. Магистр Куркуас с гудящей пьяной головой вскочил на коня и повел свой полк на дерзких варягов. Но то ли коня ранили, то ли попал ногой в колдобину, споткнулся, и бедный Куркуас, просверкав в воздухе золочеными доспехами, грохнулся наземь. Варяги думали, что это сам василевс, окружили магистра мечами, не зарясь добыть сияющие доспехи. То была кара совершившему святотатство, ибо в Преславе и в других болгарских городах Куркуас грабил церкви, похищая драгоценную утварь и священные сосуды. За грех магистра поплатилось все греческое войско: камнеметательные машины были сожжены, полк истреблен.

А Божий гнев не иссяк! 28 июня, в день прославления иконы Божьей Матери «Троеручницы», воины князя Святослава совершили еще одну удивительную вылазку.

Продовольствия в Дористоле было не много. Путь от поверженной Преславы до ставки русского князя Иоанн Цимисхий проделал меньше чем за неделю, легко взяв по дороге город Динию, славную виноградом, и древнюю болгарскую столицу Плиску. И вот ночью русские напали на караван судов, забрали большую часть продовольствия, сожгли несколько огненосных триер.

Гордая добычей, русь поутру снова вышла на равнину, вызывая греков.

Баян смотрел на сражение с высокой башни вместе с князем Святославом. Святослав сам водил часть дружины на вылазку, теперь победители набирались сил, а сражаться вышла другая часть войска. Русских вел варяг Икмор. Он был огромного роста, сила в нем жила могучая. Сокрушая врагов ударами секиры, варяг вломился в фалангу и прокладывал в людях, как в лесу, широкую просеку. Глядя на своего витязя, варяги и русь преисполнились великого боевого духа. Рубили и кололи, не чувствуя своих ран.

Греки не смели уступить русской буре, стояли как могли. Икмор разорвал фалангу надвое и, поворотясь, пошел пробиваться к своим, сея смерть неслабеющей рукой.

– От этого витязя урона больше, чем от полка, – сокрушался Иоанн Цимисхий. – Господи! Кто же его остановит?

– Дозволь, государь! – попросился в бой телохранитель с глазами, как ночь.

Это был Анемас, сын и соправитель эмира критян Абд эль-Азиза. Взятый в плен Никифором Фокой, он прижился в Константинополе и верой и правдой служил василевсам.

– С Богом! – Цимисхий осенил Анемаса крестным знамением, позабыв, что араб – правоверный мусульманин.