Ярослав Мудрый

— А если выпущу на тебя Гарду-Катиллу? — вкрадчиво спросил Эймунд неожиданным для его тела тонким голосом и кивнул на своего соседа, здоровяка в кафтане.

— Кого хочешь выставляй, руки у меня крепкие, как железо, — не выпуская его ладони, сказал Ярослав. — Так как? Рядиться будем?

— Успеем, — сдался Эймунд, — не убежит от нас ряд, а ты, княже, садись с нами да выпей, как заведено… А вот мои люди. Гарда-Катилла, который служил у самого императора ромеев и имеет за ревностную службу вознаграждение — всевидящие глаза. Это — Хакон, снявший золотую луду с германского вождя в битве, где полегло более шести тысяч, а что это за битва такая, ты сам знаешь, княже: после такой битвы становятся новые короли и императоры. Хакону же достаточно было и золотой луды, потому что и так о ней сложены песни. А дальше, там — Торд-старший, брат того Торда-младшего, который служит тебе, княже, а там дальше сидят Рагнар и Оскелл, а еще Бьерк…

Ярослав сел между Эймундом и Хаконом, в золотой луде. Расположился и Коснятин, распрямляя ладонью усы: он всегда был готов вкусно поесть и выпить как следует.

Князь свободно говорил по-варяжски, и это воинам, которые уже немало были наслышаны о Ярислейфе, как называли они Ярослава, вельми пришлось по душе. Беспорядочный гомон за столом сам по себе затих, воцарилась тишина, сомкнулись в круг кубки, поставцы и ковши, к столу подошли возившиеся у печей, кое-кто из спящих пробудился, подошел ко всем, молча выпили, повторили, еще помолчали, потом Эймунд сказал:

— Перед тобою, княже, воины, лучшие на всю Европу. Вот Гарда-Катилла. Служил ромейским императорам, а это — нелегкая служба. Всегда нужно знать, куда прибиться, чью сторону занять, потому как там…

— У ромеев нынче твердо сидят василевсы: Василий и Константин, — прервал его не совсем вежливо, как-то словно сердясь, Ярослав, видимо, намекая на то, что и в Киеве довольно твердо и давно сидит его отец князь Владимир.

— Слыхивал я, что у хазар есть хороший обычай, — улыбнулся Эймунд, — согласно этому обычаю, их каган не может править больше сорока лет, потому как разум от столь длительного управления ослабевает и затмевается рассудок…

А ежели каган да не уступит власти? — хитро подбросил Коснятин.

— Тогда связывают его волосяным арканом, вывозят в степь и бросают там на волчье угощение…

— Хазары от нас далеко, — степенно произнес Ярослав, опасаясь, как бы беседа не перебросилась на дела киевские. — А вот был ли кто из вас у наших соседей? Польский Болеслав вырос в могучего владыку.

— Хакон знает, — сказал Эймунд, — говорю же тебе, княже, что побывали мы повсюду, без нас нигде ничего…

— Болеслава не люблю, — сказал Хакон голосом капризного, избалованного подростка.

— А не любит Хакон польского властелина за то, что он не нанимает наших в свою службу, — засмеялся Эймунд.

— Пока мы стояли в Иомсборге, наслышались немало про Болеслава, — добавил кто-то из товарищей Хакона, — а поляне[47] называют его властителем с голубиной душой…

— Не люблю! — стукнул поставцом о стол Хакон. — По мне, так власть нужно завоевывать в честном бою! Кулак — на кулак, меч — на меч, грудь — на грудь! — Он выпятил свою широкую грудь, повел плечами, варяги одобрительно загудели, им нравился молодой ярл своей прямотой. Эймунд пострелял туда и сюда своими быстрыми глазами, сказал с плохо скрываемой насмешкой:

— Хакон, мальчик мой, я похлопал бы тебя за твои слова по плечу, но ведь у тебя очень жесткая луда.

— Я добыл свою луду в честном бою! — крикнул Хакон. — Пускай бы так Болеслав добыл свое королевство! Его отец Мешко, наверное, знал, какого сыночка породил, а потому после смерти своей завещал государство сыновьям от второй жены Оды, дочери маркграфа Дитриха, — Мешку, Святополку и Ламберту. Земля полян была разделена на три части. И что? Не миновало и трех лет, как Болеслав, не имевший ничего, с лисьей хитростью сумел объединить державу в своих руках, изгнав мачеху с ее сыновьями…

— Старший сын наследует власть. Таков обычай, — солидно добавил Коснятин.

— Обычай? — повернулся к нему Хакон. — А что скажешь, посадник, ежели добавлю еще, как отплатил Болеслав своим ближайшим помощникам в захвате власти — Одилену и Прибивою? Может, наградил их щедро? Дал им земли во владение? Просто ослепил, да и все!

— Эта кара не была суровей, чем, скажем, повешение или отсечение носа, языка и ушей, — разгладил ладонью усы Коснятин.