Ярость (ЛП)

И Виктория: А что в этом страшного! Если родитель — это злой, обижающий тебя, агрессивный психопат, то на него следует донести как можно скорее. Мы должны знать, что мы не беззащитны. В школе нас окружает болтовня, предупреждающая нас перед выдуманными проблемами. Мы же знаем, что нам грозит наркомания, торговля живым товаром, вырезание органов, изнасилование в темном лесу, а вот о том, что делать, когда тебя лапает пьяный дядя, когда отец пропивает карманные деньги, а мать ежедневно вопит на тебя и обзывается — об этом в школе я не слышала ни слова. А ведь пригодилось бы. Диктаторы обязаны знать, что они не безнаказанны.

Что правда, то правда, подумал Шацкий; у него самого о родителях, как об общественной группе, мнение было самое нехорошее. Он зевнул и отпил совершенно остывшего кофе, отвратительного, словно жидкость для прочистки канализационных труб. Девица казалась ему в одинаковой степени агрессивной и собранной. Он надеялся, что если по дороге ее ничто не испортит, если страсть к общественной деятельности в ней не ослабеет, то через пару лет будет за нее голосовать.

— Успеха, — буркнул он про себя и выбросил газету в мусорную корзину.

Движение было уже минимальным, и Шацкий посчитал, что сможет поехать на Яроты, не рискуя получить приступ апоплексии. Через четверть часа он свернул в улицу Вильчинского, одну из основных в ольштынском спальном секторе, проехал мимо костёла, настолько уродливого, словно его выстроило Товарищество Приятелей Люцифера, чтобы отталкивать народ от веры, и начал осматриваться в поисках нужного адреса. Припарковался он под пятиэтажкой из девяностых годов, печального десятилетия, когда строили быстро и без какой-либо идеи, не говоря уже о проектировании. Здание было уродливым, неприятным свидетельством того, что достаточно чуточку удалиться от немецкого центра, чтобы тут же начать закрывать глаза, чтобы не видеть царящего вокруг убожества. В этом отношении Ольштын, правда, не отличался от других городов, и Шацкий подумал, что это просто ужасно — даже если в Польше все изменится, если люди станут относиться друг к другу хорошо, политики начнут реагировать на народные обиды, автострады будут выстроены, а поезда будут чистыми, то все равно этим милым людям придется жить на трехстах тысячах квадратных километрах урбанистического ада, замусоренной самой гадкой в Европе архитектурой.

На первом этаже здания размещалась линейка магазинов и предлагающих различные услуги заведений; туристическое бюро «Таурис» было клетушкой, втиснутой между ветеринаром и магазином зеркал. Вопреки опасениям Шацкого в фирме Наймана горел свет, внутри небольшого помещения сотрудница крутилась у задней стены, укладывая каталоги: сверху пальмы, снизу заснеженные вершины. На стене плакаты с лазурными морями и белыми песками. Сам Шацкий всего лишь раз поехал в такую поездку: с одной стороны имелась теплоэлектростанция, с другой — шоссе, через пляж из бурого гравия переливались валы бледного целлюлита, так что он пообещал себе: больше ни в коем случае.

Он проглядел объявления в витрине. Альпы на самолете, Словакия на автомобиле, экзотика, Италия, турне плюс могила папы, уже ведем запись на церемонию канонизации. Никаких сообщений относительно перерыва в деятеольности, отпуска или вообще прекращения деятельности.

Шацкий прошел вовнутрь, в запах кофе, мелованной бумаги и восточных курительных палочек. А даже и приятная смесь. Женщина отвернулась от полки с каталогами и улыбнулась. Щацкий быстро представился, чтобы та не начала соблазнять его пальмами и горными вершинами. Женщина кивнула, словно ожидала подобного визита, и представилась Иоанной Парульской.

— Кофе выпьете?

Тот хотел было отказаться, но посчитал, что находится здесь по службе.

— Почему бы и нет. Черный, без молока, без сахара.

Даже если и произвело на женщину впечатление, по себе она не дала этого знать.

— Полиция со мной сегодня уже беседовала! — крикнула она из служебного помещения.

— Я знаю, — ответил на это Шацкий. — Но мне хотелось увидеть место работы покойного.

Парульская не ответила, вернулась с двумя чашками растворимого кофе, для себя с молоком, для него — с черным. Горячая жидкость отдавала резиной, немного есть вещей более отвратительных, чем крепкий растворимый кофе без каких-либо добавок.

— У меня всего лишь несколько вопросов.