Ярость (ЛП)

— Раз уж мы об этом говорим, мне бы хотелось затронуть такую существенную проблему. Я обращаюсь ко всем вам, как к соседям своих соседей. Помните, что если за стенкой или за забором происходит нечто плохое, вы можете стать для той женщины или того ребенка последней спасательной доской. Наверняка вы сидите вечером и считаете, что это не ваше дело, ведь у этих людей имеется семья, работа, что кто-то да заметит. А так соседка грамотная, может и в полицию обратиться. Это как раз не так. Жертвы насилия не отправляются в полицию, ведь они чувствуют себя виноватыми. По причине стыда они рвут контакты с собственными родными. Эти женщины — мастерицы маскировки, чтобы на работе никто ничего не заметил. Тот момент, когда вы сидите дома и обманываете себя, мол, маленький ребенок плачет, потому что у него снова воспаление уха — это тот самый момент, когда вы можете спасти кого-нибудь, чье-то здоровье, чью-то жизнь. И прошу вас, не забывайте, никто другой за вас этого не сделает, и что это исключительно ваша ответственность и обязанность.

— Выходит, мы завершаем похвалой доносительству, — пошутил журналист.

Шацкий почувствовал, что перед глазами у него падает багровый занавес.

— Пан называет доносительством информирование служб правопорядка в правовом государстве, о том что кто-то кого-то обижает? — рявкнул он.

Его собеседник тут же поднял руки, защищаясь.

— Это был прокурор Теодор Шацкий, у нас через минуту региональные новости, а перед ними мы еще успеем послушать чего-нибудь радостного: на «Радио Ольштын» группа «Эроусмит» и песня в самый раз для тех, кто еще не до конца проснулся: «Дженни схватилась за ружье» — Jenny's got a gun!

Красная лампочка погасла, Шацкий положил на стол наушники, из которых доходили характерные первые аккорды вечно популярного хита парня со слишком большим ртом.

Прокурор быстро попрощался и выбежал из радиостанции.

Далеко он не отъехал. На аллее Войска Польского застрял в пробке и, глядя на красные стоповые огни стоящего перед ним «ниссана», он думал о том, что Ольштын — это маленький город. И что, раньше или позже, тропы лиц, ответственных за организацию дорожного движения в несчастной варминьской метрополии, скрестятся с его собственными. И вот тогда-то он, прокурор Теодор Шацкий, превратится в ужасного ангела мести.

4

А в двух сотнях метрах от места, в котором застрял Шацкий, Тереза Земста^[82] ужасно хотела принять ксанакс.^[83] Боже, как же ей хотелось принять ксанакс. И она решила, что вот попросту примет его, без каких-либо раздумий о возможности привыкания или зависимости. В свои годы и со всем своим опытом она прекрасно знала, что если бы и должна была получить от чего-то зависимость, это давно бы уже случилось. И хотя в ее компании это не было популярным, наоборот, это высмеивалось, сама она верила в продвигаемые некоторыми центрами теории, что если и получить от чего-то зависимость, это что-то необходимо иметь. Может быть ген, возможно, какой-то там белок, может на четверть капли какого-то гормона больше. Тереза Земста этого чего-то не имела. Потому-то ее жизнь была подчинена только лишь и исключительно ей самой. В бог она не верила, уверенная, что любовь — это умная дружба двух людей, а не какое-то там мистическое соединение душ, популярную же субстанцию, изменяющую сознание и носящую химический символ С₂

Н₅ОН она употребляла исключительно в рекреационных целях.

Всего лишь один раз в ее жизни зажглась красная лампочка. Всего лишь раз в жизни она почувствовала страх, что какая-то эмоция и субстанция способны перехватить контроль над ее жизнью. Этой эмоцией было спокойствие, а субстанцией алпразолам, производное бензодиазепина, психотропное лекарство, прописываемое от тревожных неврозов, лучше всего известное под бестселлерным наименованием «ксанакс». В своей жизни она пробовала различные наркотики с научными целями, но после принятия ксанакса впервые в жизни почувствовала себя словно святой Павел на дороге в Дамаск. Она познала просветление, ей хотелось пасть на колени, заплакать от умиления и отправиться в мир, чтобы распространять новую веру, обучать людей с помощью барочных метафор, что покой и счастье находятся на расстоянии вытянутой руки, что у них горький вкус и овальная форма таблеток. Ко всему этому она прибавила бы щепотку сексизма и ксенофобии, без которых ни одна из религий не достигнет успеха, и — аллилуйя! — она могла бы стать пророчицей бога Пфицера.

Именно поэтому, после весьма краткого периода увлеченности, ксанакс она отставила, и с тех пор — уже два десятка лет — воспользовалась им всего несколько раз, в ситуациях крайнего напряжения и стресса. Этим достижением она ужасно гордилась, поскольку, если чего в шкафчиках, ящиках столов и халатах и хватало, так это ксанакса. Они раздавали его пациентам словно яблоки, принимали сами, прописывали знакомым, его лопатами можно было грести, в здании труднее было найти бутылку минеральной воды, чем таблетку ксанакса.