Ящер страсти из бухты грусти

Елозя по земляному полу, чтобы достать ключи, Тео по-прежнему недоумевал, с чего бы это на него нашло столь сильное желание кого-нибудь трахнуть. Может, наручники виноваты? Может, все эти годы он был тайным мазохистом и даже не подозревал об этом? Хотя когда его арестовали – перед тем, как шериф Бёртон его шантажировал, чтобы сделать констеблем, – он почти два часа провел в наручниках и не помнил никаких переживаний хоть отдаленно эротического свойства. Тогда, наверное, причина – угроза смерти. Его заводит мысль о том, что его сейчас пристрелят. Господи, я больной человек, подумал Тео.

Через десять минут он избавился и от наручников, и от липучих мыслей о сексе и смерти. Снаружи ни Молли, ни Джозефа Линдера, ни трейлера уже не было, а он стоял перед развалинами “вольво”, и в голове зудел новый комплект вопросов. Крыша машины была вмята до одного уровня с капотом, все покрышки изорваны в клочья, а земля вокруг изрыта следами явно очень, очень большого животного.

От ангара вверх по склону холма по траве уходили два следа. Один, очевидно, – человеческий. Другой – шире грунтовки, проложенной к ранчо.

Тео забрался в “вольво”, достал револьвер и сотовый телефон, не имея ни малейшего понятия, что он будет с ними делать. Звонить уже некому – и, конечно же, он не хотел никого убивать. Кроме, наверное, шерифа Джона Бёртона. Он обшарил весь участок, нашел пистолет Джозефа Линдера и сунул его за пояс джинсов. В красном вседорожнике ключи были на месте, и после минутного раздумья, этично ли позаимствовать “додж” после того, как его похитили, приковали и чуть не застрелили, он влез в грузовичок и поехал по пастбищу, держась двойного следа.

Гейб

Гейб и фермер стояли над размолотыми останками голштинки, сгоняя с физиономий мух, а Живодер жался к земле в нескольких ярдах от них и рычал на эту гадость.

Фермер сдвинул “стетсон” на затылок и поежился.

– Мои предки шестьдесят лет на этой земле скот на молоко и мясо выращивали, и я никогда не видал и не слыхал ничего подобного, Гейб.

Фермера звали Джим Пив. Ему исполнилось пятьдесят пять, но дать можно было и семьдесят; он весь задубел от солнца и тяжелой работы, а во всем, что он говорил, слышалось тоскливое одиночество. Он был высок и худ, но горбился, как неудачник с перебитой спиной. Жена бросила его много лет назад – отчалила на своем “мерседесе”, чтобы поселиться в Сан-Франциско, и прихватила с собой расписку, стоившую половину всей тысячи акров Джима Пива. Его единственному сыну, который должен был унаследовать ранчо, сейчас было двадцать восемь, и он был занят – его вышвыривали из одного колледжа за другим, и парень мигрировал по реабилитационным центрам страны. Фермер жил один в четырнадцатикомнатном доме, громыхавшем пустотой и всасывавшем хохот сезонников, которых Джим кормил каждое утро в громадной кухне. Джим был последним в роду. Начало своего падения он неизменно прослеживал к тому роману, который закрутил много лет назад с ведьмой, жившей тогда в хижине Тео на краю ранчо. Она и прокляла его – так он, по крайней мере, считал. Если бы ведьма не сбежала десять лет назад с владельцем универсального магазина, Джим был бы уверен, что изуродованный скот – ее рук дело.

Гейб покачал головой.

– Ничего не понимаю, Джим. Я могу взять пробы и сделать тесты, но я даже не знаю, чего мы ищем.

– А может, детишки? Хулиганы?

– Детишки коровам подножки ставят. А этих, похоже, уронили с тридцати тысяч футов. – Гейб знал, что, по всей видимости, произошло, но допускать этого ему не хотелось. Не живут на свете такие существа, которые могли бы это натворить. Должно быть какое-то другое объяснение.

– Так ты говоришь – пришельцы?

– Нет, я совершенно точно не говорю – пришельцы. Про пришельцев я не говорю.

– Тут что-то было. Посмотри, какие следы. Сатанинский культ?

– Черт возьми, Джим, если ты не хочешь попасть на обложку “Еженедельника Психов”, не говори так. Я не могу тебе сказать, что именно все это тут устроило, но могу точно сказать, чего здесь не было. Здесь не было ни пришельцев, ни сатанистов, ни снежного человека в запое. Я возьму пробы, сделаю тесты и тогда, может быть, – может быть, – отвечу тебе, кто с тобой так поступил, а ты тем временем должен позвонить сельскохозяйственным парням из округа и вызвать их сюда.

– Я не могу этого сделать, Гейб.

– Почему?

– Я не могу позволить, чтобы чужаки бегали по моим землям. Я не хочу, чтобы это вышло наружу. Потому-то я тебе и позвонил.

– Что это? – Гейб поднял палец, делая закладку в разговоре, прислушался и повернулся к холмам: ревел мотор. Через секунду на гребне холма показался красный вседорожник – он направлялся к ним.

– Ты лучше иди, – сказал Джим Пив.

– Почему?

– Иди и всё. На этой стороне ранчо никого быть не должно, кроме меня. Ты должен идти.

– Это же твоя земля?

– Давай-ка в твою машину прыгнем, сынок. Нам нужно ехать.

Гейб прищурился, стараясь получше разглядеть вседорожник, и замахал рукой.

– Это же Тео Кроу, – сказал он. – Что он в этой тачке делает?

– Ох, блин, – только и сказал Джим Пив.