Ящик Пандоры

— За вами должна была приехать машина из министерства, я поняла, Вероника Сергеевна,— Мозговая погладила перевязанную бинтом руку и добавила: — Ника. Я вас так буду называть.

— У меня вещи были сложены, мы с моим мальчиком должны были переехать домой, вы знаете, нам пришлось жить у Ани несколько дней.

— Я знаю, Ника.

— Потом я услышала, как отворилась входная дверь, я подумала — Аня вернулась, но в комнату ворвалась эта старуха с пистолетом. Она наставила его на меня и закричала... Нет, она зашептала, но как-то очень громко: «Иди к окну и сядь на пол». Я очень испугалась, я от страха ничего не понимала, что она мне говорит. Она загремела чем-то железным, я смотрю — у нее наручники, нет, я тогда еще не сообразила, что это наручники. Она говорит: «Положи руки на батарею». Я вскочила с пола, хотела убежать, она меня ударила в висок наручниками, я упала, и она меня приковала к батарее...

Оперативница, не прерывая Нику, быстро записывала все то, что та говорила.

— ...снова приставила пистолет к виску и спрашивает: «Где порт-пресс».,.

— Не стесняйтесь, Ника, говорите все, любой мелкий штрих может оказаться полезным в будущем.

— Она сказала: «Где порт-пресс, сука?». Я, честное, слово, не знаю, что такое «порт-пресс», я так ей и сказала. А она — «Где твой е...ь, блядина? Куда ты с ним намылилась?». Я начала плакать, потому что у меня и правда никого нет, я имею в виду мужчин, и я ни с кем никуда не намылилась. Я ей говорю, что я собралась ехать на работу, а потом домой, и я не знаю, о ком и о чем она говорит. Тогда она подошла к телефону...

Мозговая почувствовала, что для Ники наступило самое тяжелое в ее воспоминаниях.

— Ника, опишите мне эту старуху.

— Она никакая не старуха. Она мне только сначала такой показалась. Лицо у нее совсем молодое, только сильно напудренное, глаза острые. У нее на руках были перчатки, драные на пальцах, ногти у нее были накрашены зеленоватым перламутровым лаком.

— Мы так и предполагали, Ника.

— Вы ее знаете?! Вы ее арестовали?!

— Еще нет. Но теперь обязательно арестуем. Все будет хорошо, Ника.

Ника заплакала, но сквозь слезы продолжала:

— Она... позвонила куда-то... никого не называла по имени... сказала — «давай мальчишку» и поднесла трубку к моему уху... Я слышу... Кешка говорит: «Мамочка, мне тетя обещала купить золотую трубу, я на ней буду играть»... Ему очень хотелось большую медную трубу, как в духовом оркестре, он все просил меня купить... Она трубку у меня выхватила и говорит... «если не отдашь порт-пресс, больше своего сына не увидишь. Я тебя везде достану». Она вытащила из кармана липкую ленту и залепила мне рот. Потом она посмотрела в окно, схватила свою авоську с бутылками и исчезла.

— Вероятно, она увидела правительственный автомобиль... Ника, вы можете описать пистолет, ну, хотя бы какого он был размера.

— Размера? Обыкновенный «макаров».

— Как?!

— Я знаю системы. Я занималась в стрелковом клубе. Я могу стрелять из пистолета и винтовки.

Мозговая посмотрела на Нику, как будто увидела ее в первый раз. Нет, нельзя от нее скрывать, что Чуднову убили. Она должна пережить все сразу.

— Татьяна Владимировна, вы что-то хотите мне сказать? Да? — тихо спросила Ника.

— Ани больше нет. Ее убили, Ника.

— Я знала, я знала... Я вам сразу не поверила... Аня бы пришла ко мне обязательно... Это из-за меня, все только из-за меня... Я не хочу здесь оставаться, они убьют моего мальчика...

— Ника, не надо так, вот — выпейте это, ну пожалуйста, я-вас очень прошу.

Мозговая дождалась, пока Ника снова впала в забытье, резко поднялась и зашагала по коридору, проклиная тот день, когда она решила поступить в школу милиции.

* * *

Он не знал, что эта камера была снята с обслуживания, поэтому нисколько не удивился, когда кто-то очень осторожно отодвинул наружный засов и так же осторожно повернул ключ в замке; дверь камеры бесшумно отворилась, и показалась фигура в эмведепшой форме — контролер, то есть тюремный надзиратель. Надзиратель застыл на пороге камеры, уставившись на Турецкого, но через несколько секунд он уже тараторил знакомым тенорком:

— Зачем здесь сидишь, Турецкий? Тебе не положено здесь сидеть. Этот камера совсем плохой, здесь даже плохой народ не сидит. Зачем следователь Турецкий будет сидеть в такой камера? Твой место не здесь, твой место в следственный кабинет, допрос делать.

— Керим, Керим! Ты можешь помолчать? Я здесь сижу не по своей воле, меня посадили! На меня дело состряпали, помоги мне, Керим, найди Меркулова, скажи, что меня в Бутырку запрятали...

— Какой-такой состряпал? Какой-такой сажал? Перстройка совсем с ума сошел, продукт питания совсем нет, жульё распоясался, а хороший люди стали в турма сажать. Я твоя хорошо знакомый — не воруешь, не убиваешь...

Керим всё трещал своей ломаной скороговоркой, но Турецкий заметил, как он косит глазом по стенам, как будто ищет чего-то, а сам переминается с ноги на ногу. А что, если ударить его по шее ребром ладони, вон у него целая связка ключей на поясе болтается, может, удастся выбраться из этого застенка.