Яшмовая трость

— Что же вы ничего не скажете, Лери? Сознайтесь, что война прекрасная вещь!

Наступило молчание, и мы все посмотрели на командира эскадрона де Лери. Он медленно потянул свой длинный ус, помолчал с минуту и затем сказал:

— Ах, мой милый Роброн, война — вещь необходимая и ужасная, и она показала мне себя такой раньше, чем мне пришлось изведать ее жестокую действительность. Я был тогда совсем молодым подпоручиком и только и бредил что ранами и шишками. Если бы я был «правительством», поверьте, армия не часто у меня отдыхала бы, и, когда я командовал на маневрах моим взводом, мне хотелось видеть перед собой нечто иное, нежели красные и белые «нашивки»! В одну из таких невинных атак я был сброшен лошадью на землю. Меня подняли с трещиной в черепе. Результатом этого был продолжительный отпуск для поправки, которым я воспользовался, чтобы проехаться по Средиземному морю на яхте моего друга, Гектора Лаузеля.

Не стану вам описывать подробностей нашего плавания. Мы посетили Грецию, Архипелаг, и, прежде чем направиться в Константинополь, который был нашим конечным пунктом — ибо оттуда я должен был Восточным экспрессом вернуться в свой гарнизон, — мы высадились в маленьком турецком порту, Мудании. Из Мудании можно проехать железной дорогой до Бруссы. Этот небольшой крюк заслуживал труда. Стоит посмотреть на Гробницы султанов, на октагональный «тюрбэ» Магомета I и изумительную Зеленую мечеть, где среди прекраснейших персидских фаянсов журчит в мраморном бассейне несравненный по свежести и таинственности фонтан...

Поль де Лери остановился на минуту, затем продолжал:

— Даю вам слово, Брусса стоила того, чтобы туда заехать. Зеленая мечеть привела меня в восхищение, но так как столовая гостиницы «Франция» выглядела сумрачно, мы велели подать нам кофе в саду. В тени платана мы тянули из крошечных чашечек черный напиток, когда заметили старого оборванного турка, который стоял невдалеке от нас, прислонясь к стене гостиницы, на солнцепеке. Перед ним, у ног его, в корзине лежали мундштуки, обточенные деревянные трубочки. Гектор Луазель знаком подозвал торговца. Он протягивал нам один за другим предметы, которые мы указывали. Он присел на корточки перед своей корзиной и, когда переставал шарить в ней, подымал к нам свою голову. Несмотря на свои лохмотья, он не был уродлив, этот продавец трубочек. У него было правильное лицо, обрамленное длинной седой бородой, вид кроткий и полный достоинства; но в глазах его видна была необыкновенная печаль и минутами мелькало выражение несказанного отчаяния. Я никогда не встречал подобного взгляда! Когда мы окончили с покупками, старик завернул в тряпку серебряные монетки, которые мы ему дали, и продолжал стоять перед нами, погруженный в такую задумчивость, что слуге, принесшему нам новые чашки кофе, пришлось несколько раз дернуть его за лохмотья, чтобы заставить его уйти. В то время как он удалялся со своей корзиной, слуга обернулся ко мне и сказал на плохом французском языке: «Ничего не поделаешь, сударь, у него тут (он приложил свой палец ко лбу) не совсем в порядке... Это оттого, что его сын, который был солдатом, был убит в Йемене».

Лери стряхнул пепел своей сигары и добавил:

— Я тогда понял взгляд бедных глаз и почувствовал, что война, хотя она вещь необходимая, есть в то же время вещь ужасная, потому что после нее остаются тысячи таких взглядов. И часто, когда марокканские пули осыпали наши ряды, мне вспоминался мой старый турок из Бруссы, как и сейчас, в эти тревожные дни, передо мной все время стоит его трагический образ...

Лери замолчал. Роброн, опустив голову, стучал своими большими мохнатыми и гибкими пальцами по скатерти. Жак, Нерак, Серлан и Фробен ничего не говорили. В глубине пустынной залы цыгане заиграли страстный и извилистый вальс.

СПАСШИЙСЯ

На прошлой неделе я обедал с несколькими друзьями у Жака де Беркура. Прелестью этого собрания не столько был богато и тонко сервированный стол, сколько присутствие Гюга Лансне, знаменитого рассказчика, вызывавшего наше горячее восхищение. Жак де Беркур давно хотел познакомиться с Лансне, и мы оба, Рауль де Ларсэ и я, до такой степени разделяли его желание, что слегка завидовали Луи Дюрфору, лично знавшему писателя. Не раз уже Дюрфор обещал Жаку де Беркуру познакомить его с Лансне, но для этого до сих пор не представлялось подходящего повода. Поэтому для нашей маленькой компании было важным событием, что Лансне принял, благодаря посредничеству Дюрфора, приглашение на этот обед.

Лансне, большой любитель восточного искусства, выразил Дюрфору желание посмотреть на вазы, привезенные Жаком де Беркуром из его недавней поездки в Китай. Это были результаты раскопок, вещи исключительной редкости, каких еще не появлялось в продаже и не было ни у одного из парижских коллекционеров. Дюрфор воспользовался случаем, и было назначено свидание, на которое Жак де Беркур великодушно пригласил Ларсэ и меня.