Решающим фактором, убедившим меня принять предложение хозяина кафе, было наличие сразу нескольких костюмов, так сказать, рабочей спецодежды. Здесь был и костюм гамбургера, и стаканчика жареной картошки, и бутылки колы с красной шапкой-пробкой. В тот день, когда я встретил Чингисхана, я был хот-догом. А ещё мне разрешали читать свои стихи. Не всякие, естественно, а тематические. Возможно, кого-то из прохожих и настораживал высокий человек в странном костюме и очках с сильными линзами, декламирующий гастрономические четверостишия, но у большинства эта картина вызывала улыбку и некий интерес. Мне иногда и на чай давали.
Добавлю несколько слов об Алексее Алексеевиче и перейду к делу. Бригадир наш, хоть и железный человек, примерно раз в три месяца позволяет себе выходной. Утром он садится в свой старый, но всё ещё крепкий джип известной марки, уезжает за город и с сумасшедшей скоростью полдня гоняет на нём по бездорожью. Совершает какие-то немыслимые трюки, пуская внедорожник в управляемый занос на поворотах обледеневшего, раскисшего или пыльного просёлка. Потом возвращается в город, ставит его на мойку и ремонт, а сам идёт в кафе, ищет себе собеседника из посетителей и разговаривает с ним за бутылкой виски до тех пор, пока не потеряет интерес или самого собутыльника. После этого расплачивается, в изысканных выражениях благодарит визави и в случае необходимости отправляет его домой в такси. Затем уходит сам, ни разу не качнувшись.
В тот сухой осенний вечер на пути ему попался я. Я как раз произносил финальное четверостишие моего нового стихотворения на кулинарную тему и для пущего эффекта делал это с протяжными интонациями Иосифа Бродского:
Алексей Алексеевич, в эту минуту проходивший мимо меня к дверям заведения, остановился и внимательно дослушал.
– Молодой человек, если позволите, два слова! – сказал он, дождавшись, когда я замолкну. – Рифма ваша довольно точна и небанальна. Стихотворный размер соответствует поставленной задаче. Однако в последней, самой важной строке произведения слышится небольшой диссонанс. Вы обращаетесь к аудитории, состоящей из множества слушателей, но используете глаголы в единственном числе. «Заходи и отведай». Ошибка незначительная, заметная лишь чуткому уху. Зная, как зачастую непросто поэты от-носятся к критическим замечаниям, добавлю, что это легко поправить. Что вы скажете, например, о таком коррективе: «Заходите отведать, ребятки»?
– Пожалуй, стоит подумать, – ответил я неуверенно.
– Извините, что помешал работать.
– Ничего. А вы поэт?
– К сожалению, несостоявшийся. – И он, к вящему моему удивлению, протянул мне руку. – Алексей Темчинов, философ-натуралист.
Рука была твёрдая, как бейсбольная бита, и мне пришлось напрячься изо всей силы, чтобы соответствовать рукопожатию, да ещё и не показать виду, что сила эта – вся.
– Михаил Медвежонок, – ответил я вежливо и непринуждённо, – художник в творческом поиске.
– Превосходно! Вам нет необходимости придумывать себе псевдоним. Рад познакомиться! Служили?
– Так точно.
– В каком полку?
– Будучи облечён доверием общества… в строи-тельном батальоне.
– Отлично! – Алексей Алексеевич даже рассмеялся коротко. – В наше печальное своей инфантильностью время приятно встретить молодого человека, читающего классику советской литературы, а не только разглядывающего комиксы. Значит, кубы катать и шары носить приходилось?
– Увы! – Я кивнул в ответ.
– Почему же «увы»? – удивился он. – Судя по вашей руке, служба не прошла зря. У меня к вам, Михаил, есть предложение. Скажите, очень ли дорожите вы этой своей работой?
Я пожал плечами.
– Должен сказать вам вот что, – продолжал он. – Почти каждый молодой человек пытается сочинять рифмованные четверостишия, но не у каждого это получается, и не у каждого такая… довольно крепкая рука, как у вас. Поскольку вы человек творческий, я готов поделиться с вами одной весьма действенной, на себе опробованной методой составления художественного текста. Как в прозе, так и в стихах. Вас это интересует?
– Весьма, – признался я.
Алексей Алексеевич сразу же перешёл к делу:
– Метод заключается в очищении разума от посторонних мыслей путём однообразной и тяжёлой физической работы. С нарастанием усталости организма мозг начинает работать более чётко и скупо, концентрируясь на главной идее и не разбрасываясь на второстепенные. В конце концов перед внутренним взором ясно встаёт, я бы даже сказал, выкристаллизовывается искомая фраза или рифма. А предложение моё заключается в том, что я готов предоставить вам возможность испытать эту теорию на себе и пригласить вас на такую работу.
Видя моё недоумение, он поспешил добавить: