Ясновидец Пятаков

Если бы не глубокая вмятина на скуле под правым глазом и не огромный синюшный отёк в пол-лица, внешность Гаврика была бы самой что ни на есть заурядной. Такие лица встречаются ежедневно и в памяти не остаются. Вот вы, к примеру, вглядываетесь в лица грузчиков в порту? Или обращаете внимание на дорожных рабочих в оранжевых жилетах и касках? Разглядываете строителей или водителей? Если да, то вы, наверное, физиономист или психотерапевт, редкостные профессионалы. Вернее, штучные. А я не так внимателен.

Увечье же сделало простое и довольно обычное лицо Гаврика одновременно и пугающим, и притягивающим взгляд. Сломанный нос и вмятая скула придали ему вид жалкий и немного жуткий, а верхняя губа справа чуть задралась от травмы, и с этой стороны казалось, что Гаврик невесело усмехается. Разлитый по лицу опухший синяк добавлял ему маргинальности, и мне пришло в голову, что ему обязательно подавали бы, проси он милостыню. Я сперва никак не мог сопоставить внешность Гаврика с его голосом, словами и тем более мыслями.

Мы получили от доктора исчерпывающие инструкции по уходу за больным (таблеточки, покой и гигиена), пожали ему руку и закрыли за ним двери. Остались втроём на неисследованном берегу новой жизни. Чингисхан недолго помялся, но потом сел возле Гаврика и выжидательно на него уставился, а я, поскольку был в гостях у Чингисхана первый раз, решил сначала оглядеться.

Шеф занимал квартиру-двушку с лаконичной мебелью времён развитого социализма, и в этом я оказался похож на него, разве что квартиру снимаю однокомнатную. Ничего своего к более чем скромной обстановке он, похоже, не добавил. Ни предметов интерьера, ни настенных фоторамочек. Даже штор на окнах почти не было. Я говорю почти, потому что дневной свет застил только пожелтевший тюль.

В комнате были: лакированный шкаф на чёрных ножках и с замочными скважинами в дверцах, письменный стол с потёртой полировкой, без лампы и принадлежностей для письма и драненький засаленный диван неопределённого цвета, занятый сейчас Гавриком. На стенах – выгоревшие зеленоватые обои со странным геометрическим рисунком. Под серым потолком висела люстра из пластмассового хрусталя.

Другая комнатка, поменьше, была, скорее всего, спальней, и туда я не заглядывал, а как там в кухне, мне отсюда было не видно, но не думаю, что сильно отличительно от моей – квадратный столик, посудный шкафчик, три табурета. Электроплита ретро и раковина в углу. У Чингисхана, я не сомневаюсь, они были чище и белее, чем мои. В крохотной полутёмной прихожей на вешалке висели две куртки шефа, а под ними стояли две пары его ботинок и одни домашние тапочки.

– Итак, с чего начнём? – спросил Чингисхан, обращаясь ко всем сразу. – Теперь, как я понимаю, обратной дороги нет…

Тихий бас шефа наполнил всю квартиру, и эти не слишком неожиданные слова окончательно убедили меня в полном сломе прежних иллюзий.

– Надо бы Андрея похоронить, – сказал Гаврик, и я подумал: «Отчего же это я не удивляюсь?»

12

– Без евреев и цыган жизнь была бы скучной! – зло шутил Фома Петрович Пли́мплюс, Петин отец. – Это ведь евреи всех клоунов придумали, от Иисуса с Иудой до Маркса с Эйнштейном. И Чарли Чаплина. И даже наши с тобой имена.

– А фамилию? – спрашивал отца подросток Петя.

Дети в школе, может быть, и хотели бы придумать дразнилку на «плимплюс», но ничего смешного и обидного у них не получалось. И всё же реагировали они противно – удивлённо вытягивали лица, а после посмеивались. Петя, если честно, и сам удивлялся своей фамилии.

– Фамилия наша от балтийских немцев, нордическая. Можешь гордиться. Твои предки ещё с Фрид-рихом Огненнобородым покоряли этот мир.

– Покорили?

– Сорвалось. Говорю же, евреи и цыгане помешали. Евреи всех купили и продали, а цыгане превратили всё в балаган.

Фома Петрович был мрачен, работал бульдозеристом, а после работы всё время читал исторические книжки и очень много курил. Курил во время еды, курил в туалете, курил за чтением. Душил Петюшу куревом. Мама у Пети была женщина маленькая, ростом с холодильник, как шутил отец, простая и тихая. Она трудилась поваром в столовой и сытно кормила мужа с сыном. Иногда спрашивала: «Вкусно, Фомочка?» На что Фома Петрович со строгим лицом неизменно отвечал: «Съедобно!»

Сначала Петя решил, что никогда не будет курить, потом – что не станет вонять дизелем и если женится, то как минимум на учительнице физкультуры, а лучше – на валькирии. Или на пленённой мавританке, как некоторые «псы Господни», рыцари из книжек о Крестовых походах. К историческим романам он всё же пристрастился и проглатывал их с наслаждением, подчас мучительным. В фантазиях он видел себя Ричардом Львиное Сердце, инкогнито возвращающимся из Святой земли и карающим предателей и изменниц, коих пруд пруди вокруг.