Ясновидец Пятаков

Мужчина за рулём. Щурится и хмурится. Отдыхает от кабинета, но внимательно смотрит по сторонам. Ему за сорок, бывший военный, теперь бизнесмен. Всё было. Риск и кровь, измены и предательства, месть и удача. Не было только возможности никого прощать. Роскоши такой позволить себе не мог. Сейчас дело поставлено, бизнес растёт. Дом. Семья. Хобби. Даже коротко стричься перестал. А из старых привычек почти ничего не осталось, разве что рок по радио.

Женщина – его жена. Умна и эффектна. Тренинг и макияж. Свой магазин «Цветы и подарки». Давно рядом с мужем, но выглядит моложе его. Когда ему было туго, шла на всё, чтобы помочь. Улыбаясь терпеливо и спокойно, делала для него даже больше, чем он ожидал. Всегда. У неё хорошая улыбка. Мягкая и чёткая, как прищур его глаз. Только вот стрижётся в отличие от него всё короче – устаёт с волосами возиться. А так всё в порядке.

По радио «Пинк Флойд» прерывают на рекламу. Мужчина переключает волну. «И лампа не горит. И врут календари. И если ты давно хотела что-то мне сказать, то говори». Ни рока, ни металла в этом голосе, мужчина собирается вернуть волну обратно, но женщина тихо просит:

– Пожалуйста, Лёша, минутку послушаю.

На заднем диване она смотрит в оконное стекло. О чём он?

Усталость навалилась резко, и в горле запершило, как будто покурила чёрных Лёшиных сигарет. Страшна и мучительна тишина, он прав, этот поэт. Пусть лучше вокруг все что-то говорят, пусть хотя бы лживо звучит реклама, лишь бы не нырять, как в бездну, в молчание и тишину.

Это ведь не просто молчание, это патрон тихо ждёт в стволе. И Лёша не декабрист, а… убийца. Этого никто не доказал, но все знают и боятся, а кто-то ненавидит… От той страсти, что когда-то жгла их обоих и казалась им вечной любовью, ничего не осталось, даже золы. Вместо неё – молчание. Дети… Он не любит их, и она ждёт, что они станут такими же, как он. Перешагнут через всё, переступят любого.

Каждое слово этого странного романса будто капля воды на темя в конце пытки, а вместе они – зеркальное отражение её тоски. «И где-то скрипнет дверь, и вздрогнут провода. Привет! Мы будем счастливы теперь и навсегда».

Голос поэта умолкает, опять звенит пауза. Когда на коде вступает оркестр, женщина ещё больше отворачивается к стеклу и опускает лицо, чтобы слёзы не губили макияж, стекая по щекам, а капали прямо из глаз, ну хоть на рукав… Это не выход, всё равно они текут. Или по переносице, или по виску, как ни старайся.

Анечка – так звали соседскую девочку. Мы с ней познакомились летом в деревне, когда я приехал к деду на каникулы. Дед не прочь был общаться с её бабушкой, когда умерла его жена, а я подружился с Анечкой. Мне исполнилось шестна-дцать, и я думал о себе как о взрослом, а ей не было и четырнадцати, и она ещё только превращалась в девушку. Некоторые её сверстницы выглядели уже чуть ли не молодыми женщинами, но она казалась мне почти ребёнком. К тому же волосы её кудрявились, как у ангела с открытки.

Увидел я её через забор, она помогала бабушке в огороде. В платке, резиновых перчатках и огромных сапогах она пропалывала грядки. На ней была рубашка в синюю полоску и старые джинсы. Ближе к вечеру она качалась на качелях в платье, совершенно детском, и меня интересовали её тонкие коленки.

Потом на деревенской дискотеке я увидел её одну, у стены, одетую по тогдашней моде в короткие брючки и свободную майку. Подружек её пригласили на медленный танец, а я тоже стоял один. Народу в тёмном зале было много, и как-то так вышло, что броуновское движение танцующих подтолкнуло нас друг к другу. Я отчаянно и безнадёжно протянул руку, чтобы пригласить её, а она поразила меня тем, что не отказала и подала мне свою.

Мы медленно перетаптывались с ноги на ногу, я держал её за талию, а она положила руки мне на плечи. Расстояние между нами значительно превосходило этот же параметр у большинства других пар, музыка звучала громко, и познакомиться во время танца у нас не получилось. Но даже если бы музыка утихла, боюсь, я постеснялся бы заговорить. Мы старались не смотреть друг на друга. Сквозь очки я вперил взгляд в темноту поверх её головы, а она разглядывала свои сандалии.

Однако путь наш после дискотеки лежал в одну сторону. Я шёл сзади и не решался её догнать. Мимо с рёвом промчались на древнем мотоцикле какие-то ребята, и один из них прокричал, смеясь:

– Анечка! Сними маечку!

Она повернулась ко мне и сказала:

– Я – Аня, а эти идиоты – мои одноклассники.

– Михаил, – представился я.

– Я знаю, бабушка говорила. – Она улыбнулась, и мне стало легко. Я подошёл ближе.

Свет от жёлтых фонарей грел августовскую ночь и золотил Анечкины кудри. Хотелось прикоснуться к её щеке: такой казалась тёплой в этом свете её кожа.

– Можно я возьму тебя за руку? – серьёзно спросила она.

Я почувствовал, как моё сердце зашлось, и понял, что ошибался насчёт тёплой кожи – ладонь была ледяной.

– Тебе холодно? – удивился я.

– Нет, страшно.

– Почему это?

– Вдруг ты подумаешь, что я дура какая-то…

– Почему это? – заело меня, и она звонко рассмеялась: