Ястреб халифа

– Не поеду я без вас в столицу, о сейид! И не просите!

– А что случилось? – справившись, наконец, с разгоряченным сиглави, поинтересовался Тарик.

– Да замучили они меня приглашениями, – опуская голову и мучительно краснея, признался Зариф.

– Куда? – вскинул брови сейид.

Он и впрямь не понимал, куда и зачем. Впрочем, точно так же ашшариты не понимали, почему самийа так ни разу и не сорвал цветка красоты юного гуляма. О красоте отрока по столице ходили восторженные рассказы и слагались стихи:

На щеках его розы и анемоны, яблоки и гранатыОбразуют вечноцветущие сады, исполненные красоты,где дрожит вода очарования.[81]

Немало вздохов вызывала и известная история любви Хасана ибн Ахмада. Славный военачальник, рассказывали, не раз предлагал Тарику немыслимые суммы за пленившего его сердце юношу, но самийа каждый раз хладнокровно отказывал своему другу и побратиму. Говорили, что ибн Ахмад в своей страсти дошел до трех тысяч динаров – немыслимой цены за пусть и белокожего, но всего лишь тюрка.

Впрочем, среди поэтов и знатоков красоты мнения разнились. Кто-то воспевал прелесть и гибкость стана смуглых и стройных ханаттани – их горячий нрав и податливость вошли в поговорку. А кто-то превозносил миндалевидные глаза тюркских мальчиков, «слишком узкие для гримировального карандаша», как писал в восторженной касыде знаменитый аль-Халиди.

Прослышав о том, что безумный самийа отпустил свое сокровище на свободу, знать и богатые купцы столицы и вовсе перестали давать Зарифу проход. На рынках и в банях к нему подходили и клали ладони на бедро, читая стихи и делая недвусмысленные намеки. А в домашних покоях в Нахийя Шафи юношу завалили надушенными посланиями с приглашениями на ужины и речные праздники на островах Тиджра.

Краснея до корней волос под куфией, Зариф пояснил:

– Да на свидания…

– Ну и что? – искренне удивился сейид. – Тебе семнадцать лет, когда еще человеку ходить на свидания, как не в твоем возрасте?

– Не с девушками свидания, – конфузясь, выдавил из себя Зариф и закрылся рукавом.

– Тьфу ты пропасть, – в сердцах плюнул Тарик, сообразив наконец, что к чему.

И, вздохнув, сказал:

– Ладно, садись мне за спину… «прекрасный драгоценный камень, лучи которого искрятся…» – и тут же расхохотался.

Зариф, облегченно вздохнув, тоже рассмеялся цитате из аль-Халиди и полез на Гюлькара.

7. Царский город

Усадьба в окрестностях Нишапура, три недели спустя

Угу-гу, угу-гу. Горлица сидела, видимо, в ветвях огромного кипариса, затенявшего – вместе с высокими абрикосовыми деревьями – этот угол сада. Далеко за стеной усадьбы раздавались гортанные возгласы – перекликались воины несущей стражу джунгарской сотни.

Тарик, несмотря на просьбы Саида аль-Амина[82], приказал охранять свою особу не верующим, а дикарям-степнякам. Те стали лагерем на пологом зеленом берегу Сагнаверчая – впрочем, джунгары уважительно держались подальше от ворот огромного поместья.

По-видимому, ранее оно принадлежало прежнему наместнику Хорасана, а после перешло к провозгласившему себя эмиром Мубараку аль-Валиду. Во всяком случае, так сказали дрожащие слуги. Часть невольников успела разбежаться, часть переловили арканами и пригнали обратно джунгары, а часть забилась в подземный этаж-сардаб. Видимо, слуги ожидали, что налетчики разграбят господский дом, да и уйдут восвояси. Что ж, Махтуба, вступившая в усадьбу сразу после того, как из нее выскочили джунгарские конники, их разочаровала.

Разогнав заниматься делами мужскую прислугу, черная управительница принялась осматривать женщин. Прежний хозяин явно был лакомкой. Аж четыре берберки – все как одна смуглые красавицы с газельими глазами, – две ятрибки-певицы и три тюрчанки прятались под покрывалами и жалостно таращились на новую домоправительницу. Прежнюю Махтуба предусмотрительно отправила в дальний флигель прислуживать почтенному шейху Рукн ад-Дину. Остальные невольницы трудились на кухне и в комнатах: приземистым, широким в талии и в ноздрях женщинам зинджей и сельджучкам с западных окраин – ох, Всевышний, ну тоже страх на страхе, кривоногие, плосколицые, – было там самое место. Прохаживаясь перед женщинами подобно полководцу, Махтуба наставляла глупых, ущербных разумом: