Яства земные

Знаешь ли ты, Натанаэль, что самые прекрасные поэтические порывы связаны именно с ними - с тысячью и одним доказательством существования Бога. Ты понимаешь, конечно, что я не собираюсь повторять их здесь, тем более просто повторять; - и потом есть те, кто доказывают лишь сам факт существования Бога, - но нам нужна также Его вечность.

Конечно, я хорошо знаю, что существуют веские аргументы святого Ансельма8

И притча о совершенных островах Блаженства.9

Но, увы! Увы, Натанаэль, весь мир не может жить там.

Я знаю, что есть согласие большинства.

Но ты, ты веришь немногим избранным.

Доказывают тем, что дважды два четыре,

Но, Натанаэль, не все ведь умеют считать.

Есть доказательство через перводвигатель,

Но всегда найдется тот, который был еще прежде первого.

Натанаэль, как жаль, что нас там не было.

Мы могли бы увидеть сотворение мужчины и женщины.

Они удивились бы, что не родились маленькими детьми;

Кедры Эльбруса, едва родившиеся и уже утомленные столетиями

На вершинах гор, уже изрытых потоками.

Натанаэль! Быть там, чтобы увидеть зарю! Какая лень помешала нам родиться тогда? Разве ты не просил о жизни? О, я, конечно, молил о ней... Но в тот момент дух Божий еще не вполне очнулся от довременного сна среди вод. Если бы я был там, Натанаэль, я попросил бы Его сделать все чуть более просторным; и не возражай мне, что тогда это было бы никому не заметно.*

Есть доказательство через конечные цели,

Но не все считают, что цель оправдывает средства.

Есть те, кто доказывают существование Бога любовью, которую они к Нему испытывают. Вот почему, Натанаэль, я называл Богом все, что я люблю, и вот почему я хотел любить все. Не бойся, что я и тебя включу в перечень; к тому же я не начал бы с тебя; я всегда предпочитал людям вещи, и нельзя сказать, что людей я особенно любил на земле. Ибо, тут ты не ошибаешься, Натанаэль: самое сильное во мне - отнюдь не доброта, я думаю, что она и не самое лучшее во мне, и вовсе не доброту я особенно ценю в людях. Натанаэль, предпочитай им своего Бога. Я тоже славил Бога. Я тоже пел гимны для Него, - и думаю даже, что, занимаясь этим, немного переборщил.

*

"- Неужели тебя забавляет, - спросил он, - выстраивать такие системы?

- Ничто не забавляет меня больше, чем этика, - ответил я. - Я питаю ею свой ум. Меня не привлекают радости, которые не входят в этот круг.

- Это умножает их число?

- Нет, - сказал я, - но это то, что принадлежит мне по праву".

Конечно, мне часто нравилось, что учение и сама система полны стройных идей, оправдывающих в моих собственных глазах мои поступки; но иногда я видел во всем этом лишь прибежище своей чувственности.

*

Все приходит в свое время, Натанаэль; все рождается из-за своей собственной потребности, только потребность эта, так сказать, материализовавшаяся.

- Мне нужны легкие, - сказало мне дерево, - и вот мой сок становится листом, для того чтобы иметь возможность дышать. Потом, когда я надышусь, мой лист падает, но я от этого не умираю. Мой плод продолжает мою идею жизни.

Не бойся, Натанаэль, что я слишком увлекусь притчами, поскольку сам их недолюбливаю. Я не хочу учить тебя другой мудрости, кроме жизни. Ибо это важнее, чем думать. Я устал в молодости следить издали за последствиями своих поступков и был уверен в том, что совсем не грешить можно, только если вообще ничего не делать.

Потом я написал: я могу спасти свою плоть лишь безвозвратным развращением своей души. Потом я совсем перестал понимать, что хотел сказать этим.

Натанаэль, я больше не думаю о грехе.

Но ты поймешь с великой радостью, что некоторое право на мысль покупается. Человек, который считает себя счастливым и при этом мыслит, может называться по-настоящему сильным.

*

Натанаэль, несчастье каждого происходит от того, что мы всегда не столько смотрим, сколько подчиняем себе все, что видим. Но не ради нас, а ради себя самой важна каждая вещь. Пусть твои глаза научатся смотреть.

Натанаэль! Я не могу больше начать ни одной строки без того, чтобы в ней снова не появилось твое прекрасное имя.

Натанаэль, я хочу заставить тебя возродиться к жизни.

Натанаэль, вполне ли ты понимаешь пафос моих слов? Я хочу еще больше приблизиться к тебе.

И, как Елисей лег над сыном Сонамитянки, чтобы воскресить его10, "приложил свои уста к его устам, и свои глаза к его глазам, и свои ладони к его ладоням, и простерся на нем", - так мое большое светящееся сердце над твоей душой, еще темной, я простираюсь над тобой весь целиком: мои уста на твоих устах, мой лоб на твоем лбу, твои холодные ладони в моих горячих ладонях, и мое трепещущее сердце... ("И согрелось тело ребенка" - сказано...) - чтобы ты в наслаждении пробудился для жизни трепещущей и необузданной потом оставь меня.

Натанаэль, вот все тепло моей души - возьми его.

Натанаэль, я хочу научить тебя пылкости.