Явление чувств

A через пять минут пути что-то переменилось, стало не так уютно, подкралось ощущение какой-то тревоги. Может, оттого, что в купе я одна, а путь долгий. Решила выйти в коридор. Дверь открыла и опешила – а ведь было, было какое-то предчувствие – на меня смотрели её глаза: "Здравствуйте. Значит, мы с вами попутчицы?" Голос мягкий, приятный, будто он бережно притрагивается к тебе, к твоей душе. Она вошла и присела, а я осталась стоять в открытых дверях, сама не знаю почему. Стою и волнуюсь, как девочка. Она, верно, заметила это и предложила мне сесть: "Что же вы стоите? Садитесь, и будем знакомиться". Это было как-то особенно, хотя слова самые обыкновенные. "Лера", – сказала она. А я не поняла и спрашиваю: "Что вы сказали?" И это получилось как-то совсем нелепо, она ведь имя своё назвала. Видишь, Ирочка, как я ополоумела. Потом знакомились, долго разговаривали, пили чай. Про себя я радовалась, что до конца пути, а это двое суток, с попутчицей, не одна. Нет, неправильно. Радовалась, была счастлива, что еду именно с ней, с Лерой. A почему "про себя"? Очень хотелось признаться в этом ей. Но не осмелилась. Вот то чувство, с которым я провела двое суток – не осмелилась. Не осмелилась сказать, не осмелилась противиться, не осмелилась сдержаться. Но не осмелилась не в каком-то дурном смысле, нет. Просто испытывала какой-то трепет, боялась что-то разрушить. Вот и до6оялась.

Хорошая дорога, когда времени не замечаешь. И мы с Лерой заболтались, проглядев, как к нам подкралась третья попутчица, ноченька, молчаливая и коварная. Решили ложиться спать, а она, наверно, только усмехнулась.

Ирочка, родничок мой, как я теперь волнуюсь! Аж руки трясутся. Я не хочу, говорю им, чтобы перестали, а они не слушаются. Видишь, буквы пляшут.

Как это случилось?.. Лера, совершенно не смущаясь, разделась... догола разделась, но не легла сразу. Сидя напротив меня в таком не дорожном виде, она принялась... она принялась будить свои груди прикосновениями рук. Я ощутила какую-то неловкость, за себя, вернее, от своего присутствия, оттого что я смотрю. И в то же время я смотрела и любовалась её красотой. Ещё я чувствовала её взгляд на себе. И, чтобы куда-то девать себя, чтобы наступило что-то другое, я сказала Лере, что она очень красивая. Лера встала, наклонилась надо мной и стала говорить: " Ну-ка, поднимайся. Снимай платье". Я подчинилась. Мне почему-то захотелось подчиниться. "Смотри, какая ты красивая!" Она говорила и сама раздевала меня. А я подчинялась. "Смотри, какие у тебя плечи. Какая у тебя грудь". Она говорила и касалась своими руками моего тела. И мне было хорошо. Во мне словно проснулось какое-то волнение.

Знаешь, я вспоминаю, чувством вспоминаю, что уже испытывала такое волнение, такую телесную радость, когда была девушкой, когда мы с мамой мылись в бане и помогали друг другу. Помню её ласковые, любящие руки на своём теле и какое-то приятное возбуждение в нём от этих прикосновений. В те дни, вечерами, когда я ложилась спать, во мне продолжало жить это новое дыхание. Разве могла я тогда подумать?..

B купе, с Лерой, я потеряла контроль над собой. Ирочка, я потеряла рассудок. Она не только трогала меня руками, но стала целовать меня, и уже в эти мгновения я почувствовала приближение необычайного удовольствия, отказаться от которого было не в моих силах. И я отрешилась от всего другого, от прошлого, от будущего, от последствий. Просто я жила этой минутой и не могла ею не жить. Потому что она была совсем новой, совсем другой. Потому что она отличалась ото всех остальных минут. Потому что другие минуты в какой-то степени принадлежали мне, а этой – принадлежала я. Впервые я наслаждалась тем, что с меня снимают бельё, обнажая всё... всю меня. Впервые было всё. Я хочу сказать, что такого сильного, настоящего, такого безрассудного, без капельки разума, такого плотского у меня не было никогда. Ирочка, у меня не было такого с Колей! Понимаешь? A с Лерой... Лера научила меня плотской любви. С Лерой я узнала... предел. И теперь я в плену у этой страсти и ничего не могу поделать с собой. Всё. Всё, Ирочка. Теперь ты ненавидишь меня.

Утром я пробудилась от гвалта, носившегося по перрону. И сразу всё вспомнила. Что было. И что будет мой перрон. И как я тогда? И стало страшно. И я ещё долго пряталась под одеялом. От пространства за спиной, пронизанного вчерашним сном наяву. От жизни, так громко и гадко бормочущей и топочущей за стенкой вагона. От жизни, врывающейся в купе вместе с утренним солнцем. От Леры. Когда я начинала думать о Лере, я не могла чувствовать и думать плохо, я чего-то боялась. Сейчас мне кажется, что я боялась потерять её. Когда вагон снова поплыл, я услышала, как кто-то вошёл и присел возле меня. Я ощутила её руку на голове, и во мне что-то прорвалось. Я бросилась к ней на грудь и разрыдалась как девчонка.

Ирочка, я люблю её. Я часто бываю у неё. Но я люблю и Колю. Я так жалею его. Он ничего не знает. Это так мучительно. Что же делать, Ирочка?