Время, когда был шанс уйти, истекло: головоногое чудовище со множеством щупалец, размером втрое выше Аваддона,
Природу божественной магии Ояма не понял, скорее догадался – Ктулху закуклил пространство и время. Но это было лишь одно свойство пузыря…
Нахлынувший на смертных ужас больше не уходил в великое ничто и не впитывался в землю, он копился внутри сферы, концентрировался… и многие демоны, смертные и неумирающие не выдержали, обратились в бегство, пытаясь пробиться через границы
…и мгновенно погибли, коснувшись барьера, и смерть не стала для них избавлением. Души коснувшихся втянулись в радужную пелену, прилипли к ней, как мухи к липкой ленте, после чего их магнитом потянуло к голодному богу кошмаров.
Ктулху ткнул когтем пленку над головой, и оттуда начали выскакивать души погибших, но улететь не успевали – их хватали щупальца и отправляли в пасть. Имевшие душу ее потеряли, а не имевшие – демоны – не развоплотились как должно, чтобы вернуться в истинное тело в Преисподней, а сгинули навечно. Ояма, видевший связи миров, первым заметил, как
– Вернуться на позиции! – отчаянно проревел Аваддон.
Другие генералы, пытаясь вразумить запаниковавших легионеров, кричали то же самое, не гнушаясь
Соплеменники Оямы вели себя куда более благоразумно, но все же бездействовали, а потому Оямы велел им:
– Руи, Дзигоро, Бахиро, займитесь союзниками! Проследите, чтобы они перестали самоубиваться! – Подумав, добавил, потому что, казалось, не все еще поняли: – Касаться
В другом, одном из астральных планов, Ктулху мелко вибрировал, наслаждаясь поглощенными душами и жизнями, но в реальном и он, и остальные боги стояли неподвижно. Скорее всего, понимали, что добыча никуда не денется, а потому смаковали эмоции приговоренных смертных: страх, ужас, боль, гнев и безграничную печаль.
Войдя в убыстрение, Ояма, и без того ненавидящий Новых богов, изучал Врага, едва сдерживаясь, чтобы не броситься сломя голову в атаку.
Кими ему недавно довелось лицезреть во плоти, а вот остальных он видел лишь на фресках и рисунках последователей, к коим во снах и видениях являлись образы божеств.
Ктулху, сейчас пожинающий больше остальных, оказался без крыльев, как на картинах, – вместо них были плоские щупальца, другие, узкие и длинные, обрамляли пасть, как движущаяся борода.
Больше всех смертных напоминали Скади и румянощекий волоокий Равана.
У Раваны было две руки, остальные – лапы: насекомьи, лягушачьи с присосками, птичьи с когтями. Стоило ему перевести на кого-то взгляд, и лицо оплывало, проступали насекомьи, птичьи или звериные черты.
В сказках северных народов, тех же викингов с Архипелага, Скади принято было изображать припорошенной инеем красавицей, которую сопровождают снежные волки. На первый взгляд она и сейчас была такой, лишь умение видеть сокрытое показало Ояме ее истинный облик: она больше напоминала ледяного голема, чем человека: черные провалы глаз, ледяные напластования на лице переходили в острые пики зубов, торчащие вперед.
Барон Самеди, хоть и был скелетом, поражал элегантностью. Неизменный черный цилиндр, фрак, брюки и алая роза в петлице. «М-м… вкусно…» – отозвалась в голове Оямы мысль бога смерти, которому не терпелось приступить к трапезе, но он чего-то ждал.
Видимая, почти человеческая часть Ахримана словно поросла космическими змеями, каждая из которых могла бы обвить средний по размеру город. Лицо его, вытянутое и треугольное, словно высеченное из дерева, сочилось оранжевым ядом, а в глазницах плавали черви. Нижняя часть торса Нового бога уходила в землю, и там прорастала корнями по всему Холдесту, подпитываясь от
К удивлению Оямы, пока боги бездействовали, а демоны, понукаемые легатами и генералами, приводили свои ряды в видимость порядка, больше всего выдержки проявили обычные смертные и неумирающие. Имперские легионы так и не сдвинулись с места, словно сам Крагош защитил их разум.
Неумирающие и вовсе развели поразительную активность, а их лидер пролетал над формациями на грифоне и что-то кричал.
Выйдя из убыстрения, Ояма прислушался, пытаясь разобрать, что именно командовал Ярый:
– Лемар, Ориджи, проверьте купол!