Язон четырех морей

Часто, впрочем, чтение завершалось беседой, когда князь с удовольствием делился со своей юной приятельницей сохранившимися воспоминаниями о той супружеской паре, «самой прекрасной и гармоничной»— , которую он хорошо знал, а она, их дочь, знала так плохо. За его словами, необыкновенно проникновенными и нежными, перед Марианной вставал образ ее матери, очаровательной блондинки в белом муслиновом платье, прогуливающейся с длинной, увитой лентами тростью в руке по аллеям Трианона или сидящей в глубоком кресле в углу у камина в своем салоне, ласково принимая гостей, спешивших к ней на «чай по-английски», который она умела сделать уютным и привлекательным даже для пятидесяти человек. Затем Талейран заставлял на мгновение воскреснуть Пьера д'Ассельна и его гордое правило жизни, посвященной двум страстям: безграничной преданности королю и пылкой любви к жене. И тогда в представлении Марианны оживал воинственный портрет с Лилльской улицы, вызывая вместе с восхищением некоторую ревность, вернее зависть.

«Пережить такую любовь, — думала она, слушая своего друга. — Любить так и затем умереть вместе, даже если это потребовалось, среди потоков крови и ужаса эшафота! Но прежде — несколько лет, хотя бы несколько месяцев немыслимого счастья!»

Ах, как она понимала этот порыв ее матери, когда она, видя своего супруга арестованным, гордо отстояла право следовать за ним на смерть, даже не подумав о ребенке, которого она оставила позади себя, чтобы прожить свою любовь до конца! Она сама на протяжении бесконечных ночей после драмы в Пасси тысячу раз думала, что не переживет Язона.

Она представляла десятки трагических концов ее несчастливого романа. Она видела себя вырывающейся из толпы и бросающейся под пули в момент смертельного залпа, если Язон получит право на смерть солдата, или перерезывающей себе горло у подножия эшафота, если его посчитают обычным преступником. Но теперь, когда Жоливаль вернул ей надежду, она устремила всю свою волю на достижение этого счастья, которое, однако, с таким упорством избегает ее. Пережить любовь с Язоном, испить ее до последней капли, а потом пусть хоть весь мир рушится!

Так уплывали дни, и ничто не нарушало их безмятежного течения, но, по мере того как новый рассвет прибавлялся к ушедшим, Марианна ощущала возвращение ее нервозности.

Она поджидала курьера, присматриваясь даже к поведению Талейрана, надеясь угадать, не проскользнуло ли что-нибудь о деле Бофора в полученной им почте.

Однажды утром Марианна отправилась на небольшую прогулку в компании с князем по тенистой дороге, идущей над прудом у замка. Из-за больной ноги пешие прогулки Талейрана были всегда кратковременными, но погода стояла такая хорошая, утро такое ясное и свежее, что желание пройтись оказалось непреодолимым у обоих. Поле благоухало сеном и тимьяном, небо было белое от голубей, круживших над тремя серыми башнями замка, а достойное платья феи серебряное зеркало пруда отливало цветами радуги. Князь и молодая женщина потихоньку шли над водой, бросая хлеб уткам и забавляясь отчаянным кряканьем мамы-утки, пытавшейся собрать свой неугомонный выводок, когда показался бегущий к ним лакей с чем-то белым в руке.

— Прибыл курьер, э? — сказал Талейран с неуловимой досадой. — Очевидно, что-то срочное, раз он так бежит!

Оказалось два письма: одно — Талейрану, другое — Марианне. Письмо князю, с печатью императора, заставило его удивленно поднять брови, а молодая женщина схватила свое, на котором она узнала причудливые каракули, отличавшие почерк Жоливаля. Она лихорадочно сломала печать с дроздами всезнающего дворянина и проглотила составляющие письмо несколько строк. Они вызвали у нее возглас отчаяния. Аркадиус сообщал, что миссис Аткинс покинула свое жилище на Лилльской улице, отправившись «в деревню», в какую именно — неизвестно, и как раз в тот день, когда Аделаида вернулась в фамильный особняк. Что касается регистрационной книги Венсенского замка, в ней не оказалось других следов пребывания Франсиса Кранмера в государственной тюрьме, кроме вырванного листа. Те, кто поклялся погубить Язона и подорвать франко-американские отношения, по-видимому, не оставили ничего на волю случая С глазами, полными слез, Марианна нервно скомкала в руках письмо Жоливаля, как вдруг услышала брюзжание своего спутника:

— Зачем ему нужен я, чтобы открыть эту дрянную колонну? Вот что обязывает меня прервать лечение! И я совсем не чувствую желания возвращаться в Париж, э?

Но из всего, что он сказал, Марианна схватила только три слова, последние.

— Возвращаться в Париж? Вы поедете?

— К сожалению, да! Я должен быть там к 15 августа.