Язычник

– Слушайся старших, будь аккуратен. Не свисти в камере, не крысь, не жмись, не жухай, не закладывай. Не ходи на дальняк, когда другие едят, и сам не ешь, когда кто-то корчится у параши. Никогда никого не жалей. «Две собаки грызутся, третья – не лезь…» Бойся зашквариться об «козла опущенного». Опасайся плохих слов. Запомни: «просто» – очко, «чувствовать» и «обижаться» – стремные слова, годятся только для опущенных. Вместо «не обижайся», говори «не прими в ущерб», и так далее, будь осторожен, как попадья на именинах. «Будь безупречен», живи и говори по понятиям, и будешь «жить положняком». А спросят, кто научил, скажи, «на вокзале» с Воркутой перемолвился, братва оценит.

* * *

Первым инстинктивным интеллигентским желанием было поднять чистое полотенце с пола камеры. Но по ударившей в меня волне недоброго напряжения я догадался, что это ожидаемая кульминация какого-то действа, и в растерянности наступил на полотенце, а потом отбросил его ногой подальше. Поздоровался, как научил меня Воркута, и шагнул в густую, теплую вонь камеры.

Сквозь густой табачный дым камера просматривалась с трудом, дальний конец ее тонул в сизом угаре. Мне показалось, что все полки, по тюремному, «шконки», заняты. Человек сто, протухших, небритых, валялось на многоэтажных нарах, устроенных в несколько рядов от пола до потолка. В углу, прямо на полу, под шконками корчились отщепенцы.

– Гляди, Бабай, во курва штопаная! Здоровается по понятиям, буром прет, как крутой, а ноги-то шерстяные…

С верхней полки спрыгнуло маленькое костлявое существо в линялой тельняшке и с размаху ткнуло меня в солнечное сплетение. Мои очки с треснувшим стеклом отлетели в угол, но я устоял на ногах.

Следователь Зуева выполнила свою угрозу, и мой расстрельный букет был известен сокамерникам. Оставалось только драться, лупить «тельняшку» с остервенением смертника.

Кулаком с разворота я двинул тельняшку в скулу. В камере поднялся гвалт и свист, все были рады неожиданному развлечению, науськивали и натравливали опешившего «тельняшку».

– Бацилла, бей очкарика, бери на калган, руби ему витрину…

– Порву-у-у… – сквозь хрип выл Бацилла. От резких бросков у него горлом шла кровь.

В голове звенело, но я держал на своем лице твердый, радостный оскал, когда молотил, рвал зубами, впивался пальцами в худую цыплячью шею, пока удар по позвоночнику не выбил сознание.

Очнулся я в углу. Дубасили меня долго, и скорей всего, ногами. Внутренности были отбиты, лицо вспухло. Я пошевелил онемевшими конечностями и с трудом сел, привалившись спиной к стене.

Мимо, как во сне, проплывали размытые тени, некоторые подходили ко мне, чтобы пнуть кроссовками под ребра или между ног.

– Еще раз ударишь, тварь чернозадая, рожу размозжу, животное.

– Кынжал захотэл, – с кавказским акцентом огрызнулась тень и куда-то сгинула.

Я с трудом разлепил глаза: невысокий паренек, походя, отпихнул плечом «чеха», дольше всех изгалявшегося надо мной. Я этого джигита уже запомнил: пнет, плюнет и весело, по-лошадиному, заржет.

Поздним вечером я с трудом перебрался на свободную шконку в конце камеры и едва донес голову до гнилой подушки.

Несколько дней я приходил в себя. «Блатные», казалось, про меня забыли. Бацилла отлеживался на нарах для почетных гостей. Проходя мимо меня, тот самый паренек несколько раз ставил мне на грудь шленку с супом, клал ложку и хлеб. Все это он старался делать незаметно. В этой части камеры обитали в основном «фраера», палаточники и «мужики», ближе к туалету, то есть рангом ниже, располагались бомжи и чушки.

Недели через две я «отошел», следы от побоев зажили довольно быстро. Несколько ночей я спал вполглаза, ожидая нападения. Бацилла окончательно оклемался и целыми днями резался в «стосы», самодельные карты, партнерами его были верзила по кличке Рогомет и бледный ушастый заключенный с неблагозвучным «погонялом». Такие странные клички клеят на малолетке, где еще нет взрослых «табу». Я не догадывался, что они играют на меня.

– Ночью не спи, – шепнул мне белобрысый паренек, проходя мимо меня к дальняку. – Если что, ори, бейся, зови охрану…

Я долго лежал на спине, слушая сонное сипение, храп, вскрики сокамерников, потом перевернулся на живот и заснул. Сквозь кошмар удушья я все не мог проснуться. Ко мне, как и предупреждал паренек, среди ночи подкрались несколько человек. Один уселся на плечи и накрыл подушкой голову, другие держали за ноги.

– Не воркуй, не воркуй, голубок, сейчас распечатаем и отпустим, – ласково приговаривал Рогомет, – Бацилла от тебя в ущербе, ему и первинки сымать…

Я мычал и бился, не в силах сбросить даже тщедушного Бациллу.

– Назад, сволочь! Всех порежу!… – заорал высокий мальчишеский голос, кто-то спрыгнул с верхней полки на моих мучителей.

– Отвали, ососок, – захрипел сбитый на пол Рогомет.