Язычник

А еще через день после тайфуна, к ночи, с Тятинской тони берегом пришел Миша Наюмов. Шел он распадками, куда ветром согнало гнус с открытых пространств, и лицо его отекло от укусов. Мишу посадили ужинать, он медленно ел, почти засыпая, и говорил с набитым ртом:

— У кунгаса дно пробило, и мотор потеряли, а Удодов ногу ушиб, но все равно ходит, хромает…

— Ты что говоришь? Как мотор потеряли, как дно пробили?.. Починить можно?

— Можно, — кивал Миша и опять набивал полный рот, мычал, пытаясь говорить, и, пока жевал, слова тоже выходили жеваные: — Нагонным перло, море на берег полезло, нас стало топить. Мы ящики со жратвой потащили… Но все… Жратва промокла, курево промокло. Аккумулятор замкнуло… Без курева — смерть… Как отштормило, мы решили пойти в море… Рамку у садка перекосило, мы давай каменюки возить и пикули вязать, а тягун сильный прет… Бросили один пикуль, бросили другой… Давай майнать третий, последний, с транца… И нас накрыло. — Он сделал рукой полукруг в воздухе, показывая, как волна залила кунгас. — Жора говорит: «Снимай сапоги, поплыли…» — Миша опять замолчал на минуту, тупо уставившись в миску с едой.

— Испугались? — спросил Витек.

Но Миша точно не слышал, вновь принялся есть и говорить с набитым ртом:

— Каменюки сверзлись, мотор сорвали… Зато без них кунгас на плаву остался. Мы в борта вцепились. Через кунгас волны катят… Целый час болтались, а потом к берегу прибило, стало о камни стучать… Мы не смогли удержать, вот такую дыру с правой стороны настучало. — Он раздвинул ладони почти на ширину плеч. — Отлива ждали… Потом сделали пластырь, отчерпались, перевели кунгас и на покатах вытащили на берег…

— Жаль мотор, — сказал Свеженцев. — Раньше по два мотора на кунгас полагалось, да еще в сарае запасной валялся. А сейчас не знают, на чем сэкономить…

— А еще раньше на веслах рыбу брали, — тихо возразил Бессонов. — И не меньше твоего.

Миша уже молчал, усталость разом обрушилась на человека, он был неподвижен, не имея сил даже прикурить сигаретку, которую достал, так она и торчала в его скрюченных пальцах.

— Иди спать… — сказал Бессонов.

Миша кивнул и, не видя перед собой ничего, поднялся и поплелся к нарам, лег ничком, замер. Валера стянул с него сапоги и укрыл одеялом.

Утром Бессонов отправил на своем кунгасе Мишу и Витька в поселок к хозяину лова Арнольду Арнольдовичу Сапунову выпрашивать запасной мотор и провиант для второго звена. Оставшиеся до конца дня сшивали запасные полотнища дели, чтобы по возвращении кунгаса сразу заменить крыло на втором неводе. И работали, не разгибаясь, до темна. Работали по духоте — после тайфуна вновь ровным потоком задул южный муссон. А когда разогнули занемевшие спины, небо уже сияло яркими мирами, рождая в людях тихое ощущение, будто ничего не менялось в течение многих дней: не было тайфуна и все то же тепло лилось над ними, сияли звезды, мерно плескалось море.

* * *

Бессонов не смог лечь, вышел покурить на берег да и побрел вдоль кромки затихшего прибоя. Прибоя и не было, еле шлепало у ног, и Бессонов, убаюканный шелестом и размеренными мыслями-думами, забирался все дальше. Океан открывался перед ним во всю ночную ширь, и океан этой ночью наполнился движением и светом — горизонт озарялся всполохами прожекторов и сайровых люстр. Пошла сайра валом вдоль островов с нерестового теплого течения Куросио в холодное Курильское течение, несущее с севера тучи планктона. Многие десятки мелких судов собрались на пути косяков, словно съехались на космический бал сияющие огнями пришельцы. Суда растопырили на стороны необычное сайровое вооружение — стрелы, обвешанные полукиловаттными синими и красными лампами. Каждое такое судно — сноп огня посреди моря, фейерверк. Какой-нибудь ржавый зачуханный сейнерок ползет императорской яхтой в ночь бурной оргии. Но парням там не до веселья, всю ночь пахота, хотя и они взвинчиваются, чумеют, когда начинает сиять все вокруг пронзительным синим приманивающим светом — синие мертвецкие лица, воздух, волны, глубина на десятки метров. Сайра собирается вокруг судна на свет, бесится, вода кипит от ее движения, от прыжков, рыбы все больше, и вот уже огромный косяк приноровится к свету и начнет описывать круг за кругом под судном. Тогда капитан переключит люстры — левый, синий, борт потухнет и воссияет правый красный, приглушенная кровь разольется по пространству. Рыба оцепенеет, собьется в плотную многотонную массу под красными люстрами. И тогда рыбаки начнут прямо из моря черпать большим кошельком на лебедке эту рыбью очарованную толпу, и, если повезет и косяк будет хорош, они так и будут черпать до света, пока рыба, увидев первые проблески восхода, не сообразит, что ее жестоко обманули.