Язык и философия культуры

Правильность интеллектуальной интенции языка, разработанность его звуков, свидетельствующая о живости и утонченности, и буквенное письмо, таким образом, взаимно поощряют друг друга. и вместе завершают восприятие и образование языка в его подлинном своеобразии. Любой недостаток в каком-либо из этих трех факторов ощутимо сказывается на строении или употреблении языка, и если естественное направление развития не меняют какие-либо особые обстоятельства, то можно надеяться встретить в языке все эти три фактора одновременно; к этому надо еще добавить прочность грамматических форм и ритмического искусства.

Сделанное здесь ограничение предупреждает стремление на материале реальной истории народов (пусть даже в этом материале окажутся натяжки) немедленно доказать или же поспешно опровергнуть то, что является результатом теоретических рассуждений. Поэтому рассуждение, основанное на чистых понятиях, если только оно правильно и закончено, нельзя назвать бесполезным. В вопросах, которых такое рассуждение касается, оно должно сочетаться с фактическими доказательствами и способствовать выявлению тех моментов, которые необходимо исследовать. В соответствии с тем, что было сказано выше о взаимосвязи строения языка с буквенным письмом, исчерпывающие исследования, касающиеся распространения последнего, нельзя будет отделять от истории самих языков, и всегда будут возникать следующие вопросы: что существенным образом повлияло на способ изобретения или усвоения алфавита — характерные особенности языка и выражающееся в них языковое предрасположение нации или же какие-либо другие обстоятельства? В какой мере способ возникновения алфавита определил или модифицировал его свойства? Какой отпечаток повсеместное его распространение наложило на язык?

В мои намерения не входит, после приведенных выше теоретических рассуждений, углубляться здесь еще и в историческое исследование языков на предмет письменных средств, которые они используют. Только для того, чтобы дать также и фактическое подтверждение в целом обоснованной выше взаимосвязи буквенного письма и языка, я позволю себе завершить эту работу некоторыми наблюдениями над американскими языками, касающимися этого вопроса.

Можно считать фактом, что нигде в Америке не найдено никаких следов буквенного письма, хотя иногда делаются утверждения или предположения о его наличии. Правда, среди мексиканских иероглифов зафиксирован разряд знаков, несколько напоминающий китайские знаки „гуа", который пока еще не получил надежного истолкования, да и вряд ли его получит, если учесть немногочисленность сохранившихся материалов; но если бы среди них содержалась хотя бы какая-нибудь разновидность звуковых знаков, то упоминания о них сохранились бы в сведениях об этой стране и ее истории, дошедших до нас. Здесь можно было бы возразить, что древние хроники ничего не сообщают нам также и о буквенных знаках, которые встречались среди египетских иероглифов. Однако здесь мы имеем совершенно другой случай. Сомнение в том, что Египет обладал буквенным письмом, возникло только в самое последнее время, когда и демотическое письмо стали объявлять понятийной письменностью; но имеется множество свидетельств, доказывающих буквенный характер древнеегипетского письма или позволяющих сделать такое предположение. Спорить, собственно, можно было лишь о том, какая из разновидностей египетского письма была алфавитной, или же приписывать алфавитный характер только упомянутому выше демотическому письму.

То, что в Америке когда-то существовала культура, пришедшая в упадок уже на заре известной нам истории, доказывает ряд памятников — частью здания, частью искусно обработанные участки земли, — распространенных от Великих Озер северной части материка вплоть до южной границы Перу. Перечень этих памятников (в других целях) я составил, основываясь частично на материалах поездок моего брата, точно установившего границы, основные пункты распространения этой цивилизации и ее общие очертания и давшего весьма удачную ее характеристику, а частично — на других источниках, в первую очередь на трудах первопроходцев.