Язык милосердия. Воспоминания медсестры

Я смотрю на часы. Мне надо забирать сына и дочку из продленки, опаздывать нельзя. Я представляю, как они сидят там – как всегда, последние – и упорно смотрят в окно, пока наконец не увидят меня, и их лица озаряются улыбками. «Простите», – говорю я им. «Не волнуйся, мама», – всегда отвечают они. Они никогда не жалуются. И от этого мне становится еще хуже.

Но потом я смотрю на мужчину, лежащего на больничной койке, вижу выражение его лица, его одиночество.

У меня в голове всплывает образ мамы, я вспоминаю, как она возвращалась после долгих дней обучения на роль социального работника, как она трудилась по выходным на заводе, чтобы оплачивать курсы, как работала волонтером в ночную смену в благотворительной организации. Должно быть, она жутко уставала, но каким-то образом ей всегда удавалось оставаться доброй. Я вспоминаю Шерил и то, как дорога она была моему отцу, как много времени она проводила рядом с ним – часто в выходные, отодвигая собственную жизнь на второй план и ставя на первое место доброту по отношению к моему отцу – доброту, в которой он так отчаянно нуждался.

– Здравствуйте, мистер Гильдер, – говорю я, наполовину отдергивая занавеску, отделяющую его койку от царящего в отделении хаоса, снующего туда-сюда персонала и сигналов экстренного вызова. Я сажусь на стул рядом с его койкой, стараясь не слишком задумываться над тем, почему сиденье сырое. Беру в руки непроливайку с еле теплым чаем и протягиваю ее мистеру Гильдеру. У него сильно трясутся руки. – Давайте помогу.

Одной рукой придерживая ему голову, я наклоняю кружку к его сухим, потрескавшимся губам. Он пьет как человек, уже давно испытывающий невероятную жажду. Я стараюсь не думать о том, когда он пил в последний раз. Совсем не обязательно, что в этом виноваты медсестры. Сегодня здесь очень мало персонала. Но мистеру Гильдеру от этого не легче. Он пьет, и его лицо немного расслабляется, а дрожь утихает. Допив свой чай, он откидывается на спинку койки – он истратил слишком много сил просто на попытку выжить. Он улыбается и становится чуть более умиротворенным.

И все же он дрожит. Одеяло, которым он укрыт, почти такое же тонкое, как его собственная, похожая на бумагу кожа.

– Я принесу вам другое одеяло, – говорю я ему. – Сегодня холодно.

Я прохожу мимо запертых шкафчиков с лекарствами, мимо двойных умывальников и больших маркерных досок, на которых написаны имена пациентов и врачей, а рядом выделено много места, где медсестры теперь должны указывать число падений за последний месяц, число заболевших золотистым стафилококком за последний месяц, число пролежней и прочие предотвратимые ужасы, которых не должно быть в больницах, но они случаются очень часто. Я прохожу мимо уборной для пациентов и направляюсь к стеллажу с постельным бельем: здесь сложены простыни и наволочки, но одеял нет. Мимо спешит дежурная медсестра:

– Одеяла позже привезут. Я им уже звонила. Придется взять из другого отделения.

Дальше по коридору расположено динамично разрастающееся отделение для пациентов с частной страховкой. Это совсем другой мир. У них, похоже, есть все, что нужно, их запасы никогда не иссякают. Моя бригада регулярно проводит ревизию местных каталок для оказания помощи при остановке сердца, чтобы убедиться, что у них есть все необходимое и нет ничего лишнего (никаких дополнительных коробок с перчатками, запрещенных устаревших назофарингеальных трубок, старых батареек, электродов для дефибрилляторов с истекшим сроком годности, однажды мы даже нашли набитую пуговицами шкатулку). Каждая каталка оснащена (ну или должна быть оснащена) набором для оказания помощи при гипогликемии на случай, если сахар в крови пациента упадет до угрожающе низкого уровня. В наборе помимо всего прочего есть бутылка энергетического напитка, которого, правда, там часто не оказывается, и сестры обычно сваливают вину на младших врачей, работающих в ночную смену, – после двенадцати часов на ногах им не хватает энергии.

В отличие от соседнего отделения в корпус для пациентов с частной страховкой можно попасть, только введя соответствующий код на двери. Подобные отделения в больницах Национальной службы здравоохранения постоянно расширяются, а иногда пациентов, чье лечение оплачивается государством, кладут сюда просто потому, что в обычном отделении для них не нашлось свободной койки. Это подрывает репутацию Национальной службы здравоохранения. Работающая здесь медсестра по имени Тайфи как-то раз отметила: «Если делать что-то у всех на глазах, никто ничего не поймет». Приватизация происходит прямо у нас под носом.