«Язык наш свободен»

А между тем: чего нет в языке, того нет и в сознании его носителей. И если на уровне лексики с языком еще можно что-то сделать, искусственно расширяя ту или иную область понятий путем непривычной аффиксации, сложения основ или наращивания новых значений на старых словах (по методу профессора Эпштейна), то как быть с морфологией? Приведу один пример, некогда меня поразивший: во всех романских, германских и даже славянских языках чрезвычайно важны быть и иметь (кtre et avoir

; essere ed avere; to be & to have

; byc┬┬ i miec┬┬; бути й мати

, etc.), равноправно служащие в качестве вспомогательных глаголов для образования сложных времен (даже в родственном украинском), во всех — кроме русского, где иметь бездействует, а быть не принимается в расчет и зачастую опускается. Все современные обороты с иметь суть заимствования, кальки с иноязычных оборотов (иметь честь, иметь возможность, иметь в виду и проч.). В церковнославянском с этим глаголом было все нормально, но в русском он почему-то не прижился.

Берусь утверждать, что последствия такого безглаголья катастрофичны: во-первых, один из основных вопросов западной философии и социологии XX в. —  быть или иметь?

 — оказывается не столько непереводимым дословно, сколько неосознаваемым во всей глубине носителями русского языка как впрямую их касающийся: Макс Вебер, Эрих Фромм, Габриэль Марсель и многие другие в переводе пролетают мимо сознания, но это еще полбеды; во-вторых, думаю, именно поэтому в России так наплевательски относятся к жизни (бытию) и собственности (имению), в особенности — к чужим. Отсюда Октябрьская революция, «бандитский беспредел», «споры хозяйствующих субъектов» и т. д. И неслучайно синонимические ряды слов и выражений со значениями убивать и красть включают такое разнообразие оттенков!

Или что делать с пассивным залогом, выражающимся в русском языке столь изощренными способами, фактически оправдывая повальное российское бездействие и разгильдяйство зависимостью от обстоятельств и социальной среды? По сравнению с этим сегодняшнее «засилье заимствованных слов в СМИ и в Сети» — сущие мелочи. Последние как появились, так и исчезнут вместе с насущными явлениями и предметами, которые они здесь и сейчас обозначают. Так бесследно канул в небытие почти весь советский новояз, заслуживающий отдельного словаря.

Кстати, о словарях. С ними в России не меньшая проблема, чем с дорогами. Как Симферопольское шоссе внезапно обрывается за 15 км до Тулы, так и все наши многотомные словари, увы, остаются в не доведенном до конца виде: Словарь русских народных говоров дошел до буквы С (выпускается с 1965 г.), Словарь русского языка XI–XVII вв. — тоже до С (выходит с 1975 г.), Словарь русского языка XVIII в. — до О (с 1984 г.), Словарь древнерусского языка XI–XIV вв. — до П (с 1988 г.), и т. д. Право слово, нужно иметь в запасе вечность или жить Мафусаилов век, чтобы дождаться окончания хотя бы одного из них! Некоторым многотомникам так и не суждено было завершиться, как, например, заброшенному Словарю русского языка Академии наук (1891–1930), обещавшему быть лучшим нашим словарем. Один-единственный семнадцатитомный «Словарь современного русского литературного языка» (1950–1965) «торчит каким-то кукишем похабным», да только применения ему нет из-за крайней устарелости. Обращаюсь к языковедам, к словарникам вопию: начинайте с конца труды своя!

В том, что наш лексический запас якобы «не растет», виноват неверный методологический подход к составлению словарей. Интересно, как отразит новейший «Большой академический словарь русского языка» (за два года вышли четыре тома) индивидуальную лексику Белого, Хлебникова, Цветаевой, Платонова, Набокова, Кржижановского и других поэтов и прозаиков? Уверен, что никак или почти никак. Также нельзя будет найти в нем словечки Державина, Петрова, Тредиаковского, не говоря уже о Симеоне Полоцком, протопопе Аввакуме или справщике Савватии. А будут ли в нем, например, широко использующиеся в разговорной практике, образованные по русским моделям и обозначающие системы письма слова «арабица», «грузиница» и т. д.? Нет таких слов. Тогда зачем такой словарь, какой в нем смысл, если ничего из того, что должно быть, в нем нет?