Ибишев

— …пусть поседеют твои локоны, и кожа станет дряблой и желтой, пусть дыхание твое станет вонючим и горьким…

Черная душа гадалки поднимается выше убийственного света царственного Ориона и, достигнув первого слоя небес, образованного крыльями розовых ангелов, обращается в слепую птицу.

— …пусть грудь твоя обвиснет и потеряет упругость…

На бесконечных пространствах второго слоя небес, образованного крыльями фиолетовых ангелов, тело слепой птицы покрывается изморозью, и холод сковывает ее трепещущее сердце.

— …пусть лоно твое станет безжизненным и мертвым как могила…

Слепая птица умирает от одиночества на залитых изумрудной водой полях третьего слоя небес.

— …пусть одиночество и тоска разорвут твое сердце…

В огненном вихре на красных небесах со всех сторон ее обступают призраки, и от невыносимого жара кровь ее почти сворачивается и высыхает.

— …пусть кровь твоя станет жидкой и слабой…

Слепая птица — черная душа гадалки — продолжает подниматься все выше и выше, туда, к самому последнему, девяносто девятому небу, сотканному из радужного эфира, тончайшего, как пленка масла на воде. И там, где больше нет спасительного покрывала Майи, она просит о милости для Ибишева, просит об избавлении от боли и безумия. Просит, совершенно точно зная, что в просьбе ей будет отказано, и что неумолимый закулисный механизм Судьбы уже давно запущен.

Кебире закончила. И хотя казалось, что вся церемония заняла не больше тридцати минут, для Кебире путешествие к последнему небу длилось ровно 273 часа и 49 минут. Постаревшее, осунувшееся лицо гадалки хранило явственные следы этого путешествия.

Она заговорила. Медленно, тяжело, с длинными паузами, и матери с суеверным ужасом внимали каждому ее слову.

— Разбрызгайте перед входной дверью мочу… Побольше. И делайте так каждый день в течение недели…ему под матрас положите корку хлеба. И этот серебряный нож. И еще мешочек соли… А вот это подшейте к его одежде…

Кебире положила на стол пряжу с узелками.

— Месяц давайте ему чай с настоем чемерицы. Ложка настоя на маленький чайник… Это должно успокоить кровь и прояснить голову…И еще одно скажу вам…Лучшее лекарство для него сейчас — это женщина… Найдите ему женщину! Мальчику пришло время стать мужчиной. Когда это произойдет, лихорадка его пройдет сама собой…

Сразу после обеда Черная Кебире со своей свитой уехала.

Глава 6

ОТЕЦ МОЙ, ИБИС

1.

«…отцы земные, отцы небесные — они монопольно держат в руках суровые нити судьбы…»

Так, кажется, сказано у Селимова.

Мой отец был похож на филина, большого ушастого филина с крючковатым носом и огромными желтыми глазами. Он был счетоводом в хозяйственном магазине и обожал вареные каштаны. Мог съесть их целую миску. Каждый вечер после ужина он садился у окна, ставил миску вареных каштанов на подоконник и начинал их методически поедать. Медленно, с удовольствием. Доставал по одной штуке, аккуратно очищал от кожуры своими длинными цепкими ногтями и, отправив в рот, тщательно прожевывал каждый кусочек. Самые крупные каштаны он обычно оставлял напоследок.

Он был милым человеком. Тихим, спокойным, и даже эта его дурацкая слабость к вареным каштанам никогда не раздражала меня. Просто, несмотря на очевидную схожесть с филином, его никак нельзя было назвать мудрым. Теперь он уже умер.

Недавно я поймал себя на странной мысли: я почти не вспоминаю мать. И это при том, что я всегда был очень привязан к ней. Зато вот отец снится мне, как минимум, один раз в неделю. Иногда чаще. Время как будто не отдаляет его от меня. Хотя, по правде говоря, и не приближает. Мы словно вращаемся друг вокруг друга по какой–то раз и навсегда определенной орбите. Он со своими каштанами и я у торчащей из земли ржавой трубы.

И нам никогда не пересечемся с ним. Даже смерть не может изменить это.

2.

Селимов не спит.

Предрассветные молочные сумерки заливают комнату. С тех пор, как жара, наконец, отступила, с моря вот уже несколько дней дует благословленный северо–западный ветер, несущий Денизли облегчение и свежий воздух. И назад к берегу потянулись косяки воблы и кефали. И рыбаки снова стали выходить в море. И артезианские колодцы вокруг города вновь наполнились пресной водой…

Селимов старается не шуметь.

Ветер качает занавеску, заставляя бронзовые кольца на карнизе глухо клацать. Потрескивает мебель. В ванной из проржавевшего крана капает вода.

Селимов украдкой смотрит на Джамилю. Она улыбается и шевелит губами во сне. Дыхание ее ровно и чисто. Он думает про Ибишева, заблудившегося в умозрительных лабиринтах. И думает про Джамилю — Зохру, пытаясь увидеть ее жадными глазами Ибишева. По всей комнате разбросаны ее вещи. Она ненавидит уборку, она похожа на ребенка. Селимову, одержимому греховной манией величия, кажется, что это он сам создал ее такой, родил из морской пены так же, как несчастного Ибишева из горького праха…

Селимов наполняет желтую от ржавчины ванну прохладной водой.