Идеаль

– Я тут говорил нашим друзьям, что они ошибаются, – сказал он Танцору. – Ошибались с самого начала.

Танцор тоже ухмыльнулся. Он был черен как сажа, черен с ног до головы, не считая ядовито-зеленой тенниски. Он вдруг как-то весь оживился, словно на сцену вышел. Грациозно вихляя бедрами, прошелся до умывальника и оттуда обратно к двери, будто упивался собственным изяществом, радовался покачиванию винтовки на согнутой руке. Во всем этом было столько естественной животной пластики, сразу чувствовалась тщательная отрепетированность. Левой долгопалой растопыренной рукой он на ходу трогал все, что подворачивалось, иногда, чтобы лучше видеть, вскидывая черные очки на лоб.

– Они ошибались с самого начала, ошибались испокон веку! – весело проговорил он и, как негр из джаза, повращал выпученными глазами. Он продекламировал эту фразу очень точно, в безукоризненном ритме, и Питер Вагнер сразу насторожился. Танцор оказался совсем не такой дурачок, какого из себя строил. Театрально вздернув брови, он говорил: – Они ведь что думали? Что наш народ – одни недоумки, недочеловеки бессловесные.

Сантисилья снисходительно улыбался. Он знал это все наизусть, но тем не менее наблюдал с профессиональным интересом.

– Они попирали наши выи разными красивыми словами и культурой ихней паршивой и сами до того во все это верили, что и нас убедили! Но теперь все. Баста!

– Жми дальше, – сказал Сантисилья и хмыкнул, иронически округлив глаза.

– Угнетенные всего мира поднялись, потому как пробил час, настал срок свершиться Р-р-революции, а Р-р-революция – это Правда и Реальность. Я сказал: Правда и Реальность! – Он широким жестом наставил на них дуло винтовки.

Сантисилья одобрительно улыбался, хотя и сам был участником представления, а может, и не так уж оно ему нравилось, как когда-то, может, в глубине души оно ему уже обрыдло, но, во всяком случае, игрой он был доволен. Танцор пригнулся и потряс кулаком у Питера Вагнера под самым носом. Он скалил крупные зубы, подобные белым лунам, и черные линзы его очков зияли, как два солнечных затмения, а апокалипсический театральный восторг был так страстен, что в груди у Питера Вагнера вдруг стало легко-легко и на минуту, отринув скептицизм, он поверил, что сказанное Танцором – истинная правда.

– Р-р-революция! – вопил Танцор. Голос его забирал все выше и выше, словно ярко-желтая летающая тарелочка. – Усекли, что я говорю? Сейчас вы гикнетесь отсюда прямо в ад, его ведь белый человек выдумал для запугивания черных, ну так я сообщу вам пока что несколько страшных истин, открою вам правду, – правду, которая меня освободила, ясно? – хоть она и пойдет псу под хвост. Ну так вот, вы, брат, с самого начала обмишурились, ошибочку дали насчет вселенной, потому что вселенная – это я! Я и мои братья и сестры. Я – реальность, мы – реальность, а вы – преходящие белые выродки и будете изгнаны! Осанна! Реальность – это изменчивость, ясно? А ваша культура – надгробья да соборы. Минуреты всякие. Клавиморды. Вы застывшие, понимаете, что вам говорят? Я – это диалектический метод, вот я что такое. Я – истинная природа бытия, экзистенция и… это самое… неотвратимая модальность, усек, паря? Я созидаю! Созидание и разрушение, кроха! Я – Вечная Новость! – Он вскинул винтовку в одной руке и защелкал языком: ч-ч-ч! Голову вжал в плечи и, радостно улыбаясь, целился в дальний угол потолка, словно ребенок, взявший на мушку воображаемого шпиона. Он походил на человека, которому сквозь темные очки открылось видение, или на актера, превосходно играющего такого человека, И в этой позе он застыл на полусогнутых ногах, великолепно впечатляющий и нелепый.

Сантисилья, надменно и устало улыбаясь, захлопал в ладоши. Танцор отвесил поясной поклон. Сантисилья сказал мягко, как терпеливый старый учитель:

– Выходит, что вы в самом деле ошиблись, мистер Вагнер. Вы полагали, что мистер Нуль откажется наладить машину. Мы же со своей стороны склонялись к мысли, что он согласится, поскольку машины – это его Вечность, как объяснил Танцор. Ваш бедный мистер Нуль оказался в культурной западне – с завязанными глазами и спутанными руками, ибо на голове у него надет мешок белого человека. Мне думается, хотя, возможно, я ошибаюсь, что вы – жертвы нереалистических идеалов, негибких категорий.

– Коммунисты, – прошипел капитан Кулак. Лицо его колебалось и пучилось, как дым над костром.

– Нет, это Анри Бергсон, – шепотом возразил мистер Ангел.

– Все, что вы говорите, содержит немалую долю истины, – ответил Питер Вагнер, чуть подавшись вперед. – Однако же технологическое превосходство…

– Знаю, знаю, – отмахнулся Сантисилья. – Такое немыслимое упрощенство… Однако наше время на исходе…