Идеалист

– Как-то неловко за политиков, Арсений Георгиевич, которые со злорадными воплями о тоталитаризме топчутся на могиле Сталина, усердствуя перетоптать один другого. По-моему, Гитлер, с его вселенской бесчеловечностью не вызывает у них столько ярости, сколько Сталин. Во всём этом не просто непорядочность какая-то нравственная извращённость самих политиков. Вы ведь знали Сталина, встречались с ним?..

– Трудный вопрос, Алексей. Прошлое – наша с тобой жизнь. Сторонне судить о ней вряд ли возможно, - Степанов сделал два неторопливых глотка, поставил стакан на столик, долго молчал. Наконец, крепко охватив ещё сильными пальцами подлокотники кресла, несколько спустив к груди совершенно освобождённую от волос парафино-отблёскивающую кожей голову, что придало ему вид решительный, сказал:

– Прежде, чем говорить о самом Сталине, скажу о судьбе другого человека. Связь единичного и общего, думаю, уловишь сам. Брата моего, Бориса, помнишь?..

Алексей Иванович молча кивнул, Бориса Георгиевича он помнил. Тогда он был с ними у охотничьего костра, говорил что-то о своей работе в Наркомате. В памяти осталось, что в разговоре с Арсением Георгиевичем он оправдывал Сталина.

– Он жив? – спросил Алексей Иванович, улавливая исходящую от Арсения Георгиевича всё возрастающую напряжённость.

– Нет, Алексей. Бориса давно нет в живых. Встреча наша на охоте была последней. Смерть его сочли несчастьем. А правду узнал я много позже. Знаешь, как умирают люди, великие не должностью, но умом? Борис из таких. Многое провидел он из того, что случилось. На горло себе наступал ради работы, спасительной для страны. Не уберёгся. Быть наверху, при вожде, удерживать равновесие на тонком льду политических оттепелей и заморозков, труд непосильный для порядочного человека. Лаврентий Берия положил на Бориса свой беспощадный глаз. Борис чувствовал, как сжимается день ото дня круг, в котором он мог ещё жить. Вычислил и примерный срок оставшейся свободы, и продумал ясно и чётко, как завершить земные дела. Что беспокоило его? Будущее семьи – жены, дочери, и военные разработки, в которые вложил весь свой изобретательский талант. Разработки он передал одному из надёжных сотрудников КБ, отказавшись от авторства. Заботу о семье взял на себя. Знал, если сохранит честь своего имени, семью минуют уготованные ей страдания и унижения.

Последний Бериевский шаг он опередил. Сославшись на простуду, усталость, уехал на дачу…

Арсений Георгиевич как-то судорожно, что за ним никогда не водилось, отхлебнул из стакана, глаза его повлажнели, он извлёк из кармана домашней куртки платок, шумно высморкался.

– В общем, так, Алексей. Оберегая честь имени, он просчитал всё, что случится уже после него. Жарко истопил печь. Не дал догореть углям, закрыл трубу, двери, форточки. Выпил стакан коньяка. Початую бутылку, откусанный яблок оставил на столе, тут же разложил рабочие бумаги, очки, карандаши, лёг, не раздеваясь на кровать…

Так ушёл из жизни Борис. Осудишь ли? Пошёл бы за ним и я, не хвати ему мужества уйти из Бериевских рук за всех нас. Мы и до войны работали и жили, как на войне. Такова суть того времени. Трагическая суть, как на всякой войне.

Степанов сидел, сцепив руки на колене, с заметно побледневшим лицом, глаза его смотрели в одному ему видимую точку за пределами комнатных стен.

– Теперь ты можешь судить о личном моём отношении к Сталину, потому что Берия действовал под его оберегающей рукой. Я всегда был против единовластия. При единовластии ошибки одного человека оборачиваются бедой для судеб миллионов. Сталин знал, что и как я думаю. Знал и о моих сомнениях по осуждению высшего командного состава. Поручительство моё за Василия Константиновича Блюхера он оставил без ответа. Замена мне уже готовилась. Спасла меня работа без жалости к себе и начавшаяся Отечественная война.