Идеальная жена

А хуже всего то, что они останутся один на один со своей бедой, потому что у самых близких людей, мамы и бабушки, больше нельзя будет попросить утешения и совета.

По сравнению с этим не имеет значения ни жизнь ее, ни чистая совесть. Она уже свое прожила, пролюбила, отрадовалась. Пришло время расплатиться.

Отдышавшись, Ульяна вернулась в кухню и ухмыльнулась Смышляеву в лицо.

Спровоцировать его оказалось нетрудно, он стал ее лапать, она то прижималась, то начинала вырываться, следя за тем, чтобы он оставил на ней характерные синяки. Бедный Валера не был насильником, он только отводил ее руки от своего лица, сам ни разу не ударил, и Ульяне вдруг стало до слез жалко человека, который мог бы прожить совсем другую жизнь, если бы не трагическое стечение обстоятельств.

Но дети были важнее. Она взяла нож, которым за час до этого резала овощи в суп и еще не успела помыть, и нанесла точный удар.

Потом изо всех сил ударила себя скалкой по лицу и по ребрам, несколько раз закричала: «Помогите!» – и, не глядя на тело Валеры, набрала ноль два.

В последний момент вспомнила о тарелке и ложке, с которыми он ел суп, тщательно протерла, а тарелку бросила на пол. Та разлетелась на мелкие осколки.

Потом Ульяна выскочила на лестницу, прямо в объятия соседа.

Она была готова отсидеть и не боялась зоны, зная, что со своей специальностью там не пропадет. Ее собственная судьба не имела больше значения, главное – уберечь детей от страшной правды.

Наверное, и мама, когда решалась на преступления, тоже была готова ко всему, лишь бы только дочь получила свой кусок счастья.

Время шло, а судья с заседателями все не выходили. Обвинитель достал из дипломата какой-то томик и углубился в чтение, секретарь вязала, и Ульяна хотела показать, как тот же самый узор можно делать проще и быстрее, но не решалась лезть, куда не просят.

Ей было очень страшно, и почему-то казалось, будто судьям все известно, хотя Ульяна понимала, что это невозможно. Смышляев мертв, а больше никто ничего не знает.

Но почему тогда их так долго нет?

Ульяна снова посмотрела в окно. Ливень прошел, и развиднелось, и, как всегда бывает после дождя, звуки доносились с улицы особенно четко, будто умытые.

Обвинитель оторвал взгляд от книги, будто опомнился, посмотрел на часы и покачал головой. Даже для него это слишком долго.

Может, пора в окно? К омытому дождем асфальту и небытию? Мертвых у нас не судят и приговоры им не выносят. С ее смертью оборвется последняя нить к тайне, и дети ничего не узнают.

А если узнают, то им будет легче это пережить, когда они поймут, что мать раскаялась и наказала себя сама.

Ульяна раскрыла блокнотик, который ей разрешили иметь при себе, чтобы делать заметки.

Что написать детям? Что любит? Наказать дочери никогда не встречаться с женатым мужчиной, а сыновьям – любить жен, потому что измены безжалостно все ломают?

Или лучше уйти молча, как бы в припадке умопомешательства?

Ульяна несколько раз глубоко вздохнула. Она даст себе еще десять минут… А потом еще десять, потому что инстинкт самосохранения прижимает ее к месту.

* * *

Ирина со стуком положила часики на стол:

– Итак, товарищи? Время истекло.

– Отправить на доследование, – буркнул Гарафеев.

– Ты же врач, типа гуманист.

– Вот именно. И мне поэтому претит мысль о том, что жестокая убийца останется безнаказанной. Нет, я понимаю, когда под горячую руку, и человек сам раскаялся и повинился, то можно, наверное, простить, но отравить ребенка, чтобы выйти замуж за его отца, это уж извините.

– Но мы точно не знаем, так ли все было.

– Так мы и не к расстрелу тетку приговариваем.

По хмурой физиономии Стаса Ирина поняла, что он не изменил своей позиции и будет отстаивать ее до последнего. Но и Гарафеев тоже уступать не собирается.

Ах, какими спокойными и уступчивыми они оба показались Ирине при знакомстве! Стас – то, что в кругах Кирилла называется «пофигист», а Гарафеев – типичный совок и подкаблучник, с атрофированным собственным мнением. Вот уж правда, в недобрый час подумала она, что с этими милыми дурачками проблем не будет!

А теперь ясно, что они даже не станут ее слушать, пока не договорятся между собой.

Ирина вздохнула. Дождь прошел, а на четырехчасовую электричку она точно не успеет, и теперь непонятно, когда доберется до дому. Кирилл устроит нахлобучку, что не взяла такси, но Ирине претило это вопиющее барство.

Или взять все-таки, чтобы ребята не волновались? Она же двадцать раз повторила, что дело ерундовое, все решено давным-давно, осталась простая формальность – огласить приговор, так что сегодня она точно на работе не задержится.

Кто за язык-то тянул?

Но самое ужасное в этой ситуации то, что она колеблется. Склоняется к позиции Гарафеева, но все-таки колеблется. Была бы твердая убежденность, так нашла бы аргументы для строптивых заседателей.

Наверное, это беременность сделала ее такой нерешительной.

– Игорь Иванович, а если Тиходольская не виновата?

– Как это не виновата?

– А вы не думаете, что следователь попадет под обаяние вашей стройной версии и не станет рассматривать аргументы против нее?

– Я не могу за него отвечать.