Идеальный шпион

«Каких еще концов? — подумал Пим, ощущая, как закипает в нем негодование. — Я герой необъявленной войны, а она рассуждает со мной о сексе!» В отчаянии он накатал двенадцатистраничное послание Белинде, в котором признавался ей в платонической любви, но к тому времени, как пришел от нее ответ, он забыл, чем был этот ответ вызван. Иногда Джемайма заходила к нему без приглашения, запросто, ненакрашенная и с волосами, скромно зачесанными за уши. Она кидалась на его кровать и, лежа на животе, читала Джейн Остин, болтая в воздухе голыми ногами и и позевывая.

— Можешь погладить меня под юбкой, если хочешь, — однажды сказала она ему.

— Спасибо, мне так хорошо, — ответил Пим.

Не смея больше ее беспокоить, он пересел в кресло и читал «Хрестоматию по древнегерманской литературе» до тех пор, пока она не скорчила гримасу и не ушла. Некоторое время после этого она к нему не заходила. Он постоянно сталкивался с ней в кинотеатрах, которых в Оксфорде насчитывалось семь, так что на обход их тратилась целая неделя. Каждый раз она была с новым кавалером, а однажды, в подражание брату, сразу с двумя. За это время один раз ее навестила Белинда, предупредившая Пима, что вынуждена будет сторониться его, иначе это будет нехорошо по отношению к Джем. Желание Пима понравиться Джемайме достигло к тому времени небывалых размеров. Он трапезничал в одиночестве и выглядел так, словно его донимала бессонница, но она по-прежнему была неуловима. Как-то вечером, проходя мимо кирпичной ограды, он намеренно до крови ободрал об нее руку, после чего поспешил на Мертон-стрит, в фешенебельную квартиру Джемаймы, где застал ее перед электрическим камином — она сушила свои длинные волосы.

— С кем это ты подрался? — спросила она, прижигая ему руку йодом.

— Есть вещи, о которых я не могу говорить.

— Если бы я была мужчиной, — сказала она, — я бы не тратила сил ни на какие драки. Я не играла бы в регби, я не занималась бы боксом, я не стала бы выполнять шпионские задания. Даже верхом бы я не ездила. Я экономила бы все силы, какие только можно, и только трахалась бы, трахалась и трахалась с утра до вечера.

Пим ушел от нее, вновь возмущенный легкомыслием тех, кто не умеет понять его высокое предназначение.

«Дорогая Бел,

неужели ты не можешь чем-нибудь помочь Джемайме? Мне просто больно видеть, как она погибает!»

* * *

Знал ли Пим, что искушает Господа Бога? Разумеется, сейчас, в эту ветреную ночь, когда море так шумит, а я пытаюсь писать обо всем этом, хотя с тех пор прошло столько лет, я это знаю. Кого же как не Создателя искушал он, плетя свои глупые басни? Пим сам накликал на себя свою судьбу, и это так же точно, как если б он помнил это в своих молитвах, а Бог внял им, как он это часто делает, заготовив приманку, видимую всякому глазу, даже ангельскому, — божественный отклик ждал его в каморке швейцара, когда он спустился туда, узнать, кто любит его и помнит о нем в это субботнее утро перед завтраком.

Вот оно! Письмо в голубом конверте! Неужели от Джемаймы — или же от добродетельной Белинды, подруги Джемаймы? Может быть, от Лаладжа — или от Полли, от Пруденс, от Анны? Нет, Джек, все они были ни при чем. Письмо это, как и большинство дурных вещей, было от вас. Вы писали Пиму из Омана, из разведывательных частей миротворческого корпуса, хотя марка была истинно британской и на конверте значилось: «Уайтхолл», потому что письмо прибыло в Англию специальной почтой.