Идеи в масках

Куда стремитесь вы, туманы легких дум?— В страну огня, где край земного мира,Где грань небес. Послал нас гордый умЗа золотым вином божественного пира.— Но не вернешься ты, прозрачных парусовЛетучая, родная вереница:Ты таешь, ты горишь в пожаре нежных снов,— Но далека еще заветная граница.О, ветер воли, к истине сильнейМчи в светлый океан разрушенные челны:

Таинственный покров бледнит игру огней,Глубин эфирных потемнели волны.Вот вечер. Облака поблекли и грустят.— Скорей летите прочь от запада — к востоку!Лучи на — утро там маняще забле — стят, —И истина откроет лик свой оку!

(Он кончает свою мелодию… Вероккио и Ченчио слушают в задумчивости. Никто не заметил, что двер отворилас и на пороге призракомг появилас черная фигура: это силуэт в остром шлыке с двумя дырами для глаз, в руках его крюк, Он говорит глухо).

Погребатель. Ченчио, ты обещал помочь мне прибрать мертвецов… Пойдем, работы много… Можно подумать, что злая гостья хочет затушить все очаги Флоренции.

Ченчио. Иду… Нарди, дай мне тебя поцеловать…

Леонардо

гибким жестом отдается его объятию и целует его много раз.

Ченчио. Прощай… Мне кажется, что я умру.

Леонардо. Видишь ли, Ченчио, я, по правде, не думаю, чтобы ты мог умереть. Да и вообще, может быть, мы ошибаемся с этой смертью. Иди, Ченчио, милый, мы много еще будем любить друг друга… Это-то я тебе обещаю. Это-то я знаю.

Ченчио. Фантазии! Все кончается.

Леонардо. Какие там концы, Ченчио? Ты видишь стену там, где на самом деле туман, а за ним… опять нет конца.

Ченчиопожимает руку Вероккио и уходит сгорбившись за погребателем.

Вероккиоподходит к авансцене и садится на табурет. Он задумчиво смотрит перед собою. Леонардо подходит к нему и обнимает его за плечи).

Леонардо

(С бесконечной лаской в голосе). Ну? Вам грустно?

Вероккио. Ты — вечернее облако, о котором ты пел, мой светлый Нарди. Тьма сгущается.

Леонардо. Баббо, ведь вернется и утро.

Вероккио. Но утреннее солнце осветит уже не те облака.

Леонардо. Но ведь те же звезды встречают солнце и провожают. И каждое утро продолжает работу, которую мир тихонько отложил, когда настал вечер. А теперь закроем ставни и зажжем фонарь. Мы опять будем изучать свет и тени. Они так восхитительно сложны… Может быть, я — вечерняя душа, вы правы, — я так люблю тени и борьбу с ними света… Я — вечерний Леонардо. Но я вижу ясно там, там… (Указывает вперед) Леонардо утреннего… Как в зеркале вижу!.. Оге, Нарди, оге! (Посылает воздушный поцелуй),

Занавес.

Гости в одиночке

Драматическая фантазия

Камера одиночной тюрьмы. В глубине окошко с решеткой, перед нею откидной железный стол и табурет. У одной стены койка, в противоположной — дверь с форткой и глазком. Груздев лежит на койке. Приподымается.

Груздев. Опять вечер… Разве я обедал? Ах, да, обедал… Доктор опять не приходил… Что же это такое? (Вскакивает, подбегает к звонку и звонит). Я должен добиться… Это хуже смерти. Я совершенно не могу, совершенно не могу!

Отворяется фортка, в нее заглядывает надзиратель.

Надзиратель. Чего вам?

Груздев. Я же просил доктора. Я же совершенно болен… У меня все болит, и я боюсь… Что же это такое? Две недели нет доктора; ведь я болен, болен, ведь вы же сами знаете, какие со мною бывают припадки! Я подаю каждый день разные прошения, я каждый Божий день требую доктора, — и ничего! Что же это, пустыня? Есть же у вас доктор? Есть, а?

Надзиратель. Как не быть? Только дела у них очень много… Фершал был же… Он доктору докладывал; стало быть — доктор на находить нужным… Фершал…

Груздев(Кричит нервно). Фельдшер дурак! Совершенный дурак!

Надзиратель. Ругаться не полагается, кричать тоже самое.