Идем на восток! Как росла Россия

И вновь на довольно долгое время стало тихо. Аж до начала 1641 года, когда заволновались тунгусы верховьев Лены, позвав на помощь бурят, и Петру Головину (первому воеводе только-только учрежденного Якутского уезда, подчиненного непосредственно Сибирскому приказу) пришлось выслать против них большую часть своих сил (103 служилых). Прознав об уменьшении гарнизона, «Тыгиненки» решили, что время для реванша пришло. Тем паче что ситуация казалась выигрышной: воевода задумал провести перепись скота, чем изрядно напугал многих князцов. К тому же Головин, приняв волевое решение, даже не попытался его, скажем так, «пиарить». Гордыня недавнего ярыжки в невысоком чине «письменного головы» (завканцелярией) Сибирского приказа, внезапно сделавшего сказочную карьеру, была выше Саян, характер тяжелый, свирепости, упрямства, своеволия и корыстолюбия хватало на десятерых, и заявляя всем, как туземцам, так и подчиненным, что «До Бога высоко, до царя далеко, а правда моя в Сибири, что солнце в небесах, сияет!», он, судя по всему, свято в это верил. Служакой, тем не менее, Петр Петрович был ретивым, с инициативой и огоньком, не боявшимся рисковать на пользу державе. Идею переписи он разработал сам, не сносясь с Москвой, и эта идея, по сути, была хороша и для государства, и для саха. Ясак-то в итоге становился фиксированным, а не на глазок, а это уменьшало простор для злоупотреблений на местах.

Что, к слову, нравилось далеко не всем. Еще раньше, чем саха, узнавшие об идее воеводы далеко не сразу, против переписи выступили многие «старожилые», до приезда представителя центра правившие «кругом» и устанавливавшие в крае правила по своему усмотрению. Сперва оппозиционеры попытались убедить еще не знающего местной специфики воеводу, что «у якутов, де, ум худ, и от письма они боятца», а когда тот не внял, сочли отказ «многим оскорблением, злоумием и жесточью», перейдя к открытому саботажу, благо на их стороне оказались и младший воевода Михайло Глебов, и дьяк Петр Филатов. То есть практически весь воеводский аппарат, – и Петру Петровичу, учитывая рост напряжения в ясачных волостях, а затем и открытый бунт саха, пришлось вводить в остроге чрезвычайное положение, взяв под арест собственного заместителя, собственного начальника канцелярии и около сотни самых уважаемых казачьих «стариков».

Позже, уже в ходе следствия по делу «тех якуцких людей воровства», на воеводу посыпались доносы с обвинениями во всех смертных грехах. Дескать, не говоря уж о беспределе с русскими (он подвергал пыткам без пощады, не глядя а чины и заслуги), даже «…якутов, князцей лутчих людей пытал и огнем жег и кнутом бил больше месяца… после того своего сыску тех якутов лутчих людей и аманатов повесил 23 человека… Да в том же изменном деле многие якуты с пыток и с холоду в тюрьмах померли… многую налогу и тесноту делал… а как приехали якуты с ясаком, князцей и лутчих людей на морозе морил…», – и тем самым, мол, «вызвал великое возмущение». Со своей стороны он объяснял, что речь идет о саха, взятых на поле боя или пришедших с повинной. Насчет же оппозиции упирал на выявленные в ходе «розыска» факты «измены в русских… и та измена большая и наученье тем якуцким иноземцам от русских людей на всякое дурно многое», а также заговора с целью его убийства. Поминались и «два сорока соболи, тем Мишке да Петьке атаманами за дружбу дареных». Исходя из того, что по итогам суда в Москве, которая слезам не верит, Петр Петрович был оправдан вчистую, ситуация кажется совершенно прозрачной. Ровно той, какая на век раньше сложилась в испанском Перу эпохи энкомьенды, Гонсало Писарро и мятежей ветеранов конкисты против королевских губернаторов. Воевода был вовсе не ангел, он тоже не меньше «Мишки с Петькою» любил мягкую рухлядь, но принцип «Государево дело прежде прочего и последняя казенная копейка должна учтена быть» был для него непререкаем; установленное им правило «С якутцев боле соболя с двух коров не брати, поминки от князцов в казну под опись сдавати, а жалованье от казны имети» очень не нравилось «старожилым», привыкшим тасовать размеры ясака в свою пользу, информируя центр, что, допустим, «в тое лето соболь с лесу совсем счез, а где неведомо». Иными словами, машина государственного интереса столкнулась с казачьей вольницей, грабившей туземцев почем зря, – и в конце концов победила, поскольку, отозвав Головина (оставлять его на посту не было никакой возможности), его все же оправдали, а сменщикам, Василию Пушкину и Кириле Супоневу, дали строгие наказы «сверх определенного росписью тех якуцких людей ясаком не обременяти».

Лишенные наследства