Идем на восток! Как росла Россия

Как бы то ни было, невозможность решить вопрос по старинке, не отказываясь от строительства Оренбурга и заводов, в столице поняли, придя, кроме того, к мнению, что «священная война» окончательно подтверждает соучастие в случившемся вражеской (крымской и турецкой) агентуры, что, в принципе, было не столь уж далеко от истины. В связи с чем действия Тевкелева были признаны «здравыми», а точка зрения Ивана Кирилова, полгода назад сочтенная чересчур радикальной, становится востребованной. В феврале 1736 года Анна Иоанновна подписала два Указа на основе его проектов, юридически закрепив новации. Для защиты «всякого мирного люда» (православных и «верных магометан») предписывалось «где возможно, селения укрепить палисадником или окопать рвами, а для обороны, ежели надежные люди, определить ружья». То есть создавали своего рода «милицию», в то же время запрещая башкирам «владеть оружием и ковать оное, для чего кузницам их разорение учинить». Для природных воинов и охотников такой запрет означал коренной перелом жизненных устоев. Но еще убойнее оказались статьи Указов, фактически отменявшие жалованные грамоты Грозного. В частности, отменялся действовавший около века запрет на продажу и долгосрочную аренду вотчинных угодий. Отныне покупать и закреплять за собой эту землю разрешалось всем, кто того пожелает. Еще сильнее по «старым правам» били «милости», вводимые Указами для «припущенников». Служилым мишарам предоставлялось право «от башкирцев быть вполне отделенными, и за их верность и службу… земли и угодья, которыми они по найму у башкирцев владели, те дать им вечно, безоброчно», а тептяри и бобыли «за претерпенное их разорение от воров-башкирцев» освобождались от зависимости и объявлялись «своих земель полными хозяевами».

О том, что с момента обнародования Указов за участие в мятежах, в какой бы форме оно ни выражалось, полагались жестокие наказания, говорить излишне. А чтобы сомнений не возникало, местному начальству было четко указано, что «бунтовщиков всякими мерами искоренять и жилища их разорять, а пойманных воров с подвориками… на страх другим, по своей воле на месте казнить смертию…» отныне не их право, а их долг и обязанность. Что и стали претворять в жизнь – Кирилов, похоже, с удовольствием, а Румянцев с чувством облегчения от того, что стало, наконец, ясно, что делать. А поминание «подвориков» и вовсе развязывало руки. Называя вещи своими именами, это был террор. Но террор обоюдный. Бунтовщики, терпя поражения, вымещали досаду на мирном населении, причем в масштабах, заслуживших отдельного рапорта в столицу («…воры многих доброжелательных башкир побили, домы их без остатку разорили»), «доброжелательные башкиры» и (особенно) «припущенники» из разоренных деревень отвечали им «оком за око». На этом фоне поведение регулярных войск выглядело очень даже прилично.

А нас-то за что?

Как и предполагалось, «метод Тевкелева» плюс (на основе тех же Указов) массовые казни в Мензелинске довольно быстро возымели должный эффект. Войск в крае скопилось много, счет «двухсотых» шел на тысячи (говорят, зашкалило за пять), и мятежники, осознав, что имеет место система, а не эксцессы исполнителя, впали в ступор. Сами они позволяли себе многое, но оправдывали себя «священной войной», а вот реакция русских их поразила. Живя бок о бок уже почти два века, они не предполагали, что те способны действовать таким образом. Раньше, даже при Петре, гибли едва ли сотни, ни о каких массовых репрессиях речи не было, под честное слово отпускали даже пленных, взятых на поле боя, а вешали по итогам десяток-другой «пущих заводчиков», крымских агитаторов и отморозков, запятнавших себя кровью мирного населения. Теперь же шанс уцелеть был только у сложивших оружие. И то далеко не у всех: право на жизнь нужно было еще доказать. Понять, что случилось, вожаки бунта не могли. «Кажется мне, – писал Бепене его коллега-мулла Юлай, один из лидеров мятежа на Осинской дороге, – Аллах подменил русских или лишил их разума. Они ведут себя не как русские, и это внушает страх». Судя по всему, он был прав: после кровавой весны 1736 года активность бунтовщиков пошла на убыль, и к осени на четырех дорогах наступил затишье. Десятки старшин из числа «упорных» (вроде Кильмяк-Абыза), распустив отряды, поехали присягать, «непримиримые» типа Бепени куда-то сгинули, а Тевкелев, отложив саблю, занялся основанием Орска и Челябинска. После чего многие решили, что все кончено.

А между тем это самое все только начиналось…

Глава XI. Волкоголовые (6)

Всего лишь одна смерть