Идем на восток! Как росла Россия

Подводя итоги всему, что мы уже знаем: основная проблема России в отношениях с башкирами заключалась в перпендикулярности мироощущений. Добровольно войдя в подданство «белому царю» на основе жалованных грамот Грозного, башкиры исходили из того, что договоры должны выполняться. Или, если возникает настоятельная необходимость их пересмотреть, пересматриваться совместно, а потом опять-таки исполняться. Они, в общем, не возражали даже против ограничений и ущемлений, но при условии, что ограничивают и ущемляют по закону, а не по желанию левой пятки даже не царя, с которым заключен договор, а мелкого местного самодура. Власть падишаха? Замечательно. Но пусть не позволяет холуям нарушать свои, падишахские клятвы. Заводы? Раз без них нельзя, пускай. Но по-честному, с договором, отчислением части прибыли и без мошенничества. Города? Не очень хорошо, угодий все-таки жалко, но тоже можно уладить. Только не ломая сходу, без предупреждения родовые поселки, не равняя с землей святые места и кладбища, как поступили с родовым гнездом Кильмяк-Абыза в 1735-м, не оставив ему иного выхода, кроме как воевать. И если уж мы, башкиры, честно служим и честно сдаем ясак, Аллаха ради, не воруйте наше жалованье и не отбирайте коней сверх оговоренного, потому что вы ведь тоже защищаете свое, разве нет?

По сути, трагичность ситуации заключалась в том, что Россия, развиваясь, переставала нуждаться в «договорных» народах. Вернее, даже не в этом, а в том, что разрывала договоры явочным порядком, по мере возникновения целесообразности. А в результате «договорные» народы зависали в своего рода невесомости, оказываясь (при наличии скольких угодно жалованных грамот) никем и ничем, докучливыми, мешающими «дикарями», с которым разговор короток. Нечто вроде того, что случилось в США с «пятью культурными племенами» или с казаками (тут чуть иное, но, в данном случае, разница не очень существенна) в Речи Посполитой. С той лишь разницей, что чероки и их друзья по несчастью были культурны уже настолько, что оказать сопротивления не могли. А башкиры, как и казаки, – могли, и даже очень. Тем паче что вовсе обойтись без их службы, в свою очередь, не могла Империя, а охраняемая законом вотчина для башкир была примерно тем же, что и реестр для казака: гарантией социального статуса, соответствующего исполняемой службе, но статуса для всех, а не для избранных.

По тонкому льду

Именно поэтому не удалась административная реформа, проведенная после бунта 1735–1740 годов, на которую так надеялся Петербург. Можно было сколько угодно менять наследственных биев на выборных старшин, вводить какие угодно кадровые регламенты, но элита все равно вынуждена была подчиняться обществу, потому что ополчение – клановое, и основа существования ополчения – общинные земли. А пойти против общины означает либо погибнуть от руки своих же, либо потерять место, поскольку тебя никто не будет слушать, и на фига ты тогда властям? Именно поэтому в эпоху Пугачевщины «верные» башкиры, как уже говорилось, жгли «незаконные» заводы не менее активно, чем «неверные», а основная масса старшин, вне собственного желания, колебалась туда-сюда в зависимости от пожеланий сородичей.

И потому-то от массовых репрессий после разгрома самозванца отказались, в отличие от прежнего времени, ограничившись минимальной искупительной жертвой в лице Салавата и Юлая. Тонкий политик и мудрая женщина, Матушка предпочла «предать все забвению», осознав, что если карать по принципу формальной причастности, то в петлю придется посылать всех, в том числе и тех, кто, по гамбургскому счету, является опорой Империи, что никак не совместимо с государственным интересом. Это понимал Петр и, понимая, предпочел ситуацию заморозить, уступками спустив пар. Этого не сумели понять при Анне, предпочтя рубить наотмашь, тем самым взвинтив давление по максимуму и получив в ответ Батыршу и 1774 год. И вот теперь котел был перегрет так, что оставалось только одно: срочно искать принципиально новое решение.