Иди через темный лес

– Закрой глаза и дай руки!

Марья тут же зажмурилась и протянула мне раскрытые ладошки. Я только головой покачала и аккуратно опустила на ее руки ловец снов, едва задев ладони. В электрическом свете сухие бусины особенно сильно напоминали кровь, а соколиные перья покачивались, как на едва ощутимом ветру.

– Ух ты! – завопила Марья, разглядывая ловец со всех сторон. – Офигенно! Ни у кого такого нет!

В глазах немного помутилось, силуэты матери и отца начали расплываться, а звуки становились тише и отступали на второй план. Я вцепилась в край стола заледеневшими руками, до боли сжала пальцы, чтобы не лишиться чувств.

Я коснулась Марьи, но не ощутила прикосновения, словно она была призраком.

Сквозь пестрые праздничные цвета семейного застолья вспышками проступали другие: тяжелые, холодные, мрачные, напоминающие о безысходной тоске глубокой осени и одиноком запустении покинутого дома.

Рябина, сухие ягоды и тонкие веточки. Они действительно защищают от лжи, и яркий, завлекательный обман вокруг них растворяется, сгорает и обнажает отвратительную реальность.

Так мигает лампочка: мгновение света сменяется мгновением тьмы, и ты не знаешь, в какой момент видишь правду. Вернее, ты можешь сам выбрать то, что будешь считать правдой: яркий и светлый мираж или выстуженную реальность.

Я зажмурилась, безжалостно уничтожая светлый образ идеальной семьи. Отец мертв. Мать спилась. А Марья…

Марья…

Я не могла вспомнить, что с ней стало. Я сидела одна в темном, холодном зале, где ничего не напоминало о жизнерадостном празднике, который отмечала дружная и очень счастливая семья где-то в другой реальности. Блеклые потертые обои кое-где уже отошли от стен, пыль толстым слоем легла на пол и подоконник. Оконное стекло покрывали крупные капли дождя, в некоторых отражались блики от фар проезжающих машин.

Я лежала на диване, сжавшись в комочек и пытаясь согреться. В тишине покинутой квартиры мое прерывистое дыхание звучало отвратительно громко.

Я не могла вспомнить, как выглядит моя сестра. Я пыталась воскресить в памяти картины миража, но перед глазами всплывали посторонние мелочи: то мордочка котенка, то спокойная, благодушная улыбка отца, то пристальный, ясный взгляд матери. Я вцепилась зубами в запястье, чтобы не разрыдаться от несправедливости. Я хотела себе ту жизнь, которой была так жестоко лишена.

Но мало ли, чего я хотела.

Мираж разлетелся на множество осколков, и в руках у меня остался только один, который я еще могла спасти.

Марья.

Но почему я не помню, куда она исчезла?

Что я помню о своей сестре? Взгляд исподлобья, поджатые губы, рубленые, резкие фразы.

– Слушай, – сказала она, даже не поворачиваясь в мою сторону. – Отстань от меня, а? Роди себе ребенка и его воспитывай, а я сама разберусь, что читать и что смотреть.

Я тогда только вздохнула и попыталась в который раз объяснить: пусть делает, что хочет, но после того, как подготовится к экзаменам. Но Марья только расфыркалась, как кошка, обрызганная из пульверизатора.

– Тебе просто хочется читать нотации, чтобы почувствовать власть хоть над кем-то. Мать тебя не слушает, перед остальными ты унижаешься сама, вот и отыгрываешься на мне.

Я задохнулась от возмущения, подбирая слова для очередной воспитательной отповеди, а Марья, пользуясь моментом, припечатала:

– Так всегда поступают ничтожества, и ты это сама понимаешь. Только смелости признаться себе не хватает!

– Слушай, – злым, свистящим шепотом ответила я, еле сдерживаясь, чтобы не опуститься до вульгарного рукоприкладства, – ты же помнишь, что я одна здесь зарабатываю! Я могу просто перестать тебя кормить!

– Старая угроза, – Марья все-таки обернулась и одарила меня насмешливым и глумливым взглядом. – Ты так часто это повторяешь, что уже не страшно. Придумай что-то новое!

Упрямства и хамства Марье хватало, чтобы переспорить кого угодно. Она даже с учителями не считалась и прямо в глаза им заявляла, если считала, что они не правы, а потом смеялась, когда те в бессильной злобе занижали ей оценки.

А выслушивать их истеричные претензии и краснеть приходилось мне.

– Трудная семья, – оправдывалась я, опустив взгляд, пряча след выматывающих бессонных ночей. – Сами понимаете, отец совсем недавно погиб, а Марья так сильно переживает его смерть! Я почти все время в университете, просто не успеваю с ней говорить. Вот она и прячется в книги. Вы понимаете, это всего лишь ее психологическая защита от горя!

Конечно, какое-то время ее жалели. Ровно до следующего хамства.

И все повторялось сначала.

– Неужели ты не понимаешь, – отчаянно пыталась я достучаться до ее разума, – что с обществом нужно нормально взаимодействовать? Да, где-то быть вежливой, наступив себе на горло, да, где-то придержать язык и промолчать, как бы ни хотелось высказаться! Может, хватит бодаться со всеми? Ты же только хуже себе делаешь!