Иди через темный лес

Жар-птица склонила голову, и на миг мне показалось, что в ее глазах мелькнула насмешка.

– Тогда ты его получишь.

Огненный силуэт взмахнул рукой, и из оперения птицы вырвался искристый язычок пламени, крошечный, как огонек свечи. Он опустился в лодочку моих ладоней коротким пером, красным, с золотистым окоемом, невыносимо ярким в густом и тяжелом сумраке сада.

– Спасибо, – зачарованно прошептала я, с трудом отводя глаза от чудесного перышка.

– Подожди. Чтобы пройти через подземное царство, его тени и обманы, одного пера будет мало.

«Да и то заберет Василиса», – мысленно продолжила я фразу, сразу мрачнея. Ощущение чуда лопнуло, как слишком большой мыльный пузырь.

– Вряд ли ты согласишься сама проводить меня, – невесело пошутила я.

– Ты пришла за путеводным светом, – мое лицо в огненном ореоле неумело скопировало кривую усмешку. – И я дам его тебе.

– Вот так просто? – сразу насторожилась я. – Не попросишь ничего взамен, не отправишь к черту на рога за какой-нибудь неведомой безделушкой, не назначишь испытание?

Пламя взвыло и выросло до неба, ослепляя буйством света, и я успела проклясть себя за длинный и острый язык, прежде чем сообразила – жар-птица смеется.

Она метнулась ко мне и зависла перед лицом, глаза в глаза – и я, наконец, ощутила исходящий от нее жар, окутывающий, пробирающий насквозь, расплавляющий и создающий заново.

– Ты уже прошла его, – свистящий голос вплелся в мои мысли, став их частью, и я с ужасом осознала, что не могу уже разделить свои мысли и слова жар-птицы.

Я вскрикнула и отшатнулась, щуря глаза. Птица ждала, завернувшись в крылья, как в полыхающий плащ.

– Неужели ты надеялась не обжечься, схватившись за огонь?

Я с трудом перевела дыхание. Путеводный свет я понимала как нечто метафоричное и точно не материальное. Меньше всего мне хотелось, чтобы этот свет меня испепелил.

Я заставила себя вспомнить Марью, вспомнить весь путь по лесу, все испытания, все ужасы. Я слишком далеко зашла, чтобы потакать страху.

Так что я выпрямилась и улыбнулась жар-птице:

– Я готова.

Ко мне потянулась огненная девушка с моим лицом, тонкие пальцы поднялись к моей шее, но ямки между ключицами коснулся уже острый загнутый птичий коготь.

И пламя объяло весь мир.

Я была этим пламенем, я горела в нем, смотрела сквозь него, рассыпалась пеплом и восставала из пепла, каждой клеточкой, каждой мыслью проживая испепеляющую боль, выжигающую и очищающую.

Эта пытка длилась, и длилась, и длилась, вечность свернулась кольцом вокруг меня, закусила хвост и мудрыми, терпеливыми глазами змеи смотрела, как умирает прежняя личность со всеми страхами и обидами, как от нее остается только звенящая, трепещущая суть, древко стрелы, и как эта стрела заново обрастает зазубренным наконечником и ярким, огненно-алым оперением.

Ведь единственное пламя, способное очистить, – это пламя стыда.

Я лежала на земле, прижавшись щекой к мерзлой, покрытой иголочками инея траве. С трудом сфокусировав взгляд, я увидела над собой жар-птицу, потускневшую, как потухающее пламя.

Она просто перестала меня ослеплять.

Сумрак стал прозрачнее и светлее, словно близился рассвет, туман редел, легкой дымкой поднимался к небу. Я осторожно, с трудом поднялась, прислушиваясь к своему состоянию, чувствуя, что во мне изменилось что-то значимое, но так и не понимая что. Словно, наконец, исчез болезненный надлом, о котором я узнала, только когда он исцелился.

Внутри меня словно включили свет, и я видела все темные уголки, в которых копились черные мысли, усталость и озлобленность, все свои темные, тайные даже для меня самой стороны.

– Это и есть свет путеводный? – хрипло спросила я, сжимая и разжимая кулаки. Меня потряхивало. Перед глазами все двоилось, словно на мир бросили покрывало с рисунком, и очертания не совпали. Я знала, что вижу лес и его тень – Ирий, руины прекрасного сада, но не могла понять, откуда во мне это знание.

Может, мысли жар-птицы все еще были продолжением моих мыслей.

А может, только ее мысли во мне и остались.

– Да, – прошелестела она, щуря глаза-бусинки. – Мое перо – глупость, для тех, кто остался в Нави, оно ничем не отличается от гусиного. Оно не осветит ни ночной лес, ни царство мертвых. Путеводный свет нельзя вложить в чужую грудь, как в сосуд. Его можно только разбудить.

Я медленно вдохнула холодный кисловатый воздух, понимая и принимая изменения в себе, свыкаясь с новой собой. Было волнительно и немного страшно.

– Где мои спутники? Если ты знаешь о каждом, кто ступил на черную тропу, то должна знать, что я пришла не одна.

– Спутники? – неуверенно повторила за мной жар-птица. – Ты пришла не одна, это верно. Молодой волк шел с тобой, и его судьба раздирала его изнутри. Он пришел ко мне и склонился предо мной, это верно.

– Когда это было? – взволнованно вскрикнула я. Я же понятия не имею, сколько времени блуждала в тумане, перебирая свои воспоминания, сколько времени меня жгло пламя жар-птицы. Вдруг шаман решил, что я погибла?