Иди на мой голос

Он не понимал. Все хрупкие за́мки из надежд на то, что игра была лишь игрой, рушились от тихого ровного голоса. Теплого голоса в ледяном тумане.

– Дин.

– Да, Джил?

Она уже не была Джил и глухо, давя всхлип, поправила:

– Юля. Я… я не та, за кого себя выдавала.

…Да. Совсем не та. Не коллежский асессор Юлия Репнина, упрямо пробивающаяся наверх. Не агент, стреляющий без промаха и умеющий управлять всем, от норовистой лошади до человечьего сердца. Не одна из надежд Генерального Штаба Российской Крылатой Империи. Она идиотка, влюбившаяся в мягкотелого молодого полицейского из страны, против которой работает. А теперь она сбегает от него по серой воде.

– Что ты говоришь, Джил? Опять пьешь водку? – Он засмеялся. Она закусила губы.

– Прощай, Дин. Я всегда буду тебя помнить.

Она вернула трубку на рычаг и глухо сказала поплевывающему через дырку между передними зубами мальчику:

– Пошли назад.

Вскоре мирное торговое судно «Принцесса Мария Гессен-Дармштадтская» покинуло Дувр.

Финальный септет

[Падальщик]

Трудно найти что-то скучнее и гаже весны в Лондоне – слякотного зазора между зимой и летом, похожего на дорогу в ирландском захолустье. Но впервые за много лет я радовался этой весне. Вовсе не потому, что до моей женитьбы оставался день, и не потому, что трудное дело осталось позади. Причина была проще: весной надежда на лучшее перестает быть чем-то противоестественным, и хотелось поддаться этой наивной иллюзии.

День, когда взорвали Кабинет, мы запомнили надолго, с нами его запомнила значительная часть лондонцев. С того дня Лори не разговаривает с Томасом Эгельманном. Не произносит вслух даже его имени. Хотя это далеко не главная новость того дня.

Трупы не опознали. Ни Фелисию Лайт, ни Кристофа О’Брайна не удалось отличить от других мертвых. Тела сильно повредило – взрывом, пламенем, падением обломков. Чтобы найти и собрать все, что осталось от «министров», потребовалось перекрыть район на три следующих дня, парализовав работу почти всего исполнительного аппарата Короны. Все это время искали его и ее, но с уверенностью признать, что что-то из найденных конечностей, голов и тел принадлежит именно им, не удалось. Неожиданно для меня начальник Скотланд-Ярда удовлетворился формальным отчетом.

К тому времени обнаружились другие проблемы; главной была пропавшая лодка из личной флотилии Леди. С ней пропала женщина-полицейский, на которую спешно начали собирать материал. Все оказалось до смешного просто: Джиллиан Уайт была молодой русской шпионкой. И, конечно, русские дипломаты понятия не имели о наличии такой девушки среди своих агентов. Бесцветный призрак растворился вместе с железной гондолой. Я не верил, что Эгельманн смирится с этим просто так.

Мы мало виделись после того, как утих шум. Наша с Лоррейн жизнь вошла в привычное русло. Ничего не изменилось: те же утренние встречи на кухне, те же шуточные переругивания, те же разговоры и несколько новых, довольно удачных, дел. Венчание должно было быть скромным и не меняло ничего в наших отношениях. Просто формальность, на которой я настаивал. Я хотел, чтобы Лори Белл стала леди Лоррейн Нельсон. Хотя все равно не Лоррейн. Лори.

Моя мать отнеслась к этому тепло, несмотря на то, что во время ее личного визита в особняк Беллов графия оказала прохладный прием. Зато Лори и Пэтти, когда мать явилась уже к нам, приняли ее куда теплее. Мать простила мне все, даже «вульгарную детективную помолвку», как назвала она мой способ сделать предложение.

Лоррейн не заговаривала о Фелисии. В первые дни я боялся, что она швырнет обвинение и снова уйдет, но она осталась рядом. Наверное, ей нужно было, чтобы кто-то отгораживал ее от прошлого. От Блумфилда. От Фелисии, Кристофа, Моцарта, Сальери. Я готов был стать этим кем-то. Да вообще кем угодно для нее.

А сейчас я стоял на пороге своего дома и смотрел на старую женщину, которую надеялся не видеть больше никогда. Графиня I. не выглядела ни измученной, ни расстроенной. Она вообще не изменилась с вечера, когда Кристоф О’Брайн читал нам последнее письмо своего предка.

– Желаете видеть Лори? – Я спросил довольно прохладно. – Она спит. Вчера мы…

– Можете не придумывать. – Она улыбнулась, опираясь на длинный зонтик и щуря глаза. – Я приехала попрощаться. Я покидаю Британию.

Удивленный, я даже слегка отступил, но она не воспользовалась этим и не пересекла порога. Так и стояла, слегка наклонив голову.

– Не спрашивайте, навсегда ли. Это трудный для старого человека вопрос.

– Понимаю.

Она постучала острым носком башмака по ступеньке и неожиданно улыбнулась.

– Злитесь?

Я покачал головой.

– Поверите или нет, но мне встречалось в жизни зло похуже вас. Правда, никакому злу еще не приходило в голову оставлять на опорах Лондонского Моста чайные чашки.

Она рассмеялась.

– Моя шалость. Кристоф не виноват.

Произнеся имя, она поднесла к груди руку. Выражение глаз изменилось, и опять я почувствовал тошнотворную жалость: у старухи не было никого и ничего, она просто цеплялась за все, что привносило в ее жизнь краски. Даже если краски – кровавые.