Иди сюда, парень!

Да, таких, как Хюрик, в нашем городе раз-два и обчелся. Самый веселый и честный вулканизатор в Цхинвале. По утрам бегает трусцой по парку, затем ныряет в Лиахву, даже зимой, когда минус пятнадцать. Такой у него допинг. Зато выносливый и не болеет.

Коне, младший брат Заура. С обоими я когда-то служил на таможне, был в числе проводников. Он подождал меня и пошел рядом.

– Вижу, хреново тебе, – говорит Коне. – Может, домой пойдешь? Все поймут.

– Далеко еще? – спрашиваю я, готовый срыгнуть застрявшее в горле сердце.

– Не близко. Дай-ка сюда бачок, помогу.

– Спасибо. Давно не видел твоего брата. Где он?

– Наверху, с присскими.

– Привет ему передавай.

– Сам передашь.

– А, ну да, конечно. Хорошая на тебе форма. Где купил?

– Ребята прислали.

Мы подходим к желтому пахнущему керосином трактору. Он в центре внимания ополченцев – хотят завести и на нем добраться до места. Отличная идея, я тоже с вами. Вот уж повезло, где не ждал. Пробираюсь вперед и слежу за парнем в кабине: суетливый он какой-то, ненадежный, мне такие не нравятся. И форма у него уродская. Поковырявшись, он спрыгивает на развороченную гусеницами землю и кроет матом хозяина трактора, который из вредности (а по-моему, из предосторожности) прихватил с собой какую-то запчасть. Ребята признают смекалку тракториста и делают перекур. Надежда моя распята. Я не знаю, как быть, и опускаю свою потную задницу на вывороченное с корнями дерево. Отчаяние овладевает мной. Впрочем, это мое обычное состояние. Даже во время секса не могу расслабиться полностью. Боюсь, как бы мое истасканное сердце не лопнуло во время оргазма, но тем не менее кончаю, а после минут десять лежу в ожидании инфаркта, слушая бред очередной подруги.

– Ты идешь? – спрашивает Коне, глядя вслед ребятам. – Бледный ты какой-то.

Его слова действуют на меня как рвотное. Я бросаюсь в сторону и вешаю на ветки дикого фундука гирлянды блевотины. Проводник смотрит сочувственно и вновь советует вернуться домой. Но мне намного легче, и уж теперь-то я точно никуда не сверну, – и мою мать, если не дойду до конца, может, даже выше. Нет, серьезно, это ведь дубовый лес? Ну вот, на вершине я вскарабкаюсь на самое большое дерево и буду сидеть на нем, как Соловей-разбойник, а свистеть я умею. Хочешь послушать?

Коне не хочет, и мы трогаемся в путь. По дороге к нам присоединяется священник с бородой до пояса. На нем большой крест и автомат. Дорога трудная, хочется поговорить по душам. Беседуем. Оказывается, мы с батюшкой учились в одной школе, он младше меня на три года, я его вспомнил, и мне смешно. Я прошу святого отца простить меня.

– За что? – удивляется тот.

– За мелочь, которую я отбирал у тебя в буфете.

Ура – я все-таки взобрался на эту чертову высоту. Ей-богу, даже зауважал себя, хотя осталось меня совсем немного. Еще бы, после такого дикого насилия над собой. Пар от тела так и клубится над головой. Все на мне влажное от пота, даже телефон в нагрудном кармане камуфляжа промок. Но больше, конечно, я расстроился из-за подмоченной тысячерублевой бумажки. Продавцы даже на хрустящую банкноту смотрят с подозрением, а такую и подавно не возьмут. Эх, плакала моя натовская кепка… хотя нет, мать на днях пенсию должна получить. На коленях да вымолю у нее копеечку. А может, мне посчастливится убить грузинского солдата? Лучше, конечно, троих. Они, я слышал, вооружены автоматами М-16, и у каждого по пистолету «Беретта», не говоря уже о красивой форме и «зелени» в карманах. Но где с ними встретиться-то? Сюда грузины вряд ли полезут, а спускаться к ним неохота.

Однако тут холодно, не простудиться бы. Жалко, бушлат не захватил, хотя комбат советовал. Но внизу такая жара была, в кустах все прятались от зноя. А здесь смотри какие дубы гнутся под ветром. Сейчас сдует палатку, вместе с командиром. Чего это он говорит по рации? Слышу: «Мы уже на месте, занимаем позиции… как поняли… прием…»

Ребята, проведшие здесь три ночи, – знакомые все лица. Они рады меня видеть, я их тоже. Обнимаемся. Мать твою, так недолго и голубым стать. Встречаю своего вооруженного до зубов родственника, форма ему не по размеру, слишком велика.

– Как дома? – спрашивает он. – Мама не болеет?

– Жить, – говорю, – без лекарств не может. А твои как?

– Нормально.

Разговор не клеится, но родственник считает своим долгом сказать еще несколько слов и морщит лоб, отыскивая нужные. Лицо его вдруг проясняется:

– А ты помирился с женой?

– С которой?

– С этой, как ее… А, ну ладно, береги себя.

– Постараюсь.

Вижу небольшую каменную часовню. Подхожу к ней и целую побеленную известкой стену. Ополченцы входят туда со свечками. А я забыл. У святого отца их, должно быть, навалом, но неудобно просить, он там внутри уборку затеял. Перед входом сталкиваюсь с Хюриком, в руке у него бутылка «Багиаты».

– И ты здесь! А оружие куда дел?

– На позиции, – говорит, – оставил. Молись скорей, пока не стемнело, я тебя тут подожду.

– У меня свечек нет. Где ты, говоришь, пулемет оставил?