Читаем Идрис-Мореход полностью

Они стояли, сложив огромные крылья, медленно покачиваясь из стороны в сторону, и смотрели на него пустыми глазницами, источающими невыносимый холод безграничных и бесприютных небес — парные Харут и Марут, Инкир и Минкир, последнее напоминание о двуединой дедушкиной сути.

Он испугался, закрыл глаза и не открывал их так долго, как только мог — то есть целую вечность, пока в кухне, примыкающей к веранде, не послышались спасительные женские голоса, еще сонные, тихие. Хлопнула дверь, водружая чайник на плиту, Зибейда–ханум уронила металлический ковшик.

Откинув москитный полог, Идрис Халил поднялся с постели, быстро оделся. У рукомойника, намыливая руки коричневатым крошащимся обмылком, он, как и полагается, рассказал подробности страшного видения льющейся воде. Рассказал торопливым шепотом, почти устыдившись своего недавнего страха. А потом привычная утренняя суета в доме совершенно вытеснила воспоминания о людях–птицах. Осталась лишь неприятная свербящая точка где–то в глубине груди.

Надо было собираться в город, чтобы сбыть овощи, собранные еще с вечера.

Полчаса в переполненном и тряском вагоне электрички до Баку.

На старой площади угольщиков, среди шумной, грязной, нищей базарной толкотни Идрис Халил до полудня торгует баклажанами, стручковым перцем и зеленью. Жара. Среди рядов снуют мальчишки с ведрами в руках, продают кружками воду. Солнце в зените. Корзины Идриса Халила пустеют. На перепутанных листах старой рукописи вянут чернильные строчки.

Принцессы стареют и умирают. Но всегда остаются вокзалы.

Всегда остаются вокзалы. Остаются летящие вокзалы, и летящие сквозь летящие вокзалы поезда. Остаются завешанные туманами полустанки, остаются острова и сады…

В начале второго он уже в Сабунчах: переходит через железнодорожные рельсы. В руках у него пустые корзины, плетеные из виноградной лозы.

В жухлой траве устало стрекочут кузнечики. На выбеленном солнцем перроне новенькой станции стоит русский милиционер в нарядном белом кителе. Знойное марево, в глубине которого расплываются стремительно бегущие рельсы, пахнет горячим машинным маслом и металлом. Ветерок треплет край плаката: улыбчивый усатый нефтяник и крупнотелая крестьянка на фоне красного кумача.

Шаркая разбитыми башмаками, Идрис Халил сбегает по насыпи к пыльным тутовникам, сразу за которыми виднеется желтая полоска дороги. Его светлая рубаха потемнела от пота на спине и груди. Он останавливается, переводит дыхание, начинает шарить по карманам в поисках папирос, но потом, передумав, идет дальше.

Солнце на Запад — вслед за стрелками на циферблате часов. Туда, где изломанная линия горизонта теряется среди нагромождения нефтяных вышек.

В ожидании попутной машины, он опускается на корточки под душной сенью тутовников. Закуривает. Вокруг падают перезревшие плоды, разбиваются об землю, брызгая сладким соком. Знойная тишина вся пронизана звуками их падений, шепчущим шорохом листьев и гудением высоковольтных проводов над головой. Идриса Халила тянет в сон.

Дома Зибейда–ханум ловко снимает ножом кожицу с помидора.

— Пора уже ставить воду на огонь!..

— Его еще до сих пор нет.

— Сейчас уже, наверное, придет!

— Посолить воду?..

— Посиди где–нибудь, я сама сделаю!

На подносе сохнут полоски лапши. Фатима–ханум, держась за поясницу, осторожно опускается на стул, прабабушка украдкой бросает взгляд на ее огромный живот, тихо вздыхает.

…Когда вдалеке нарастает прерывистый гул мотора, Идрис Халил торопливо поднимается на ноги и, отряхивая штаны, выходит на дорогу. В облаке горькой пыли едет «полуторка».

Почему так сжимается сердце? Наверное, от жары!

Он добрался до дому как раз, когда в чугунке закипела вода.

Обедали, как обычно летом, на веранде.

Зибейда–ханум разливала по глубоким фарфоровым мискам суп из домашней лапши с белой чечевицей и помидорами: вначале — Мамеду Исрафилу (вот он сидит по правую руку, стриженый наголо, в черной сорочке апаш). Потом Идрису Халилу — он слева (обмакивает пучок сельдерея в солонку и отправляет его в рот). Далее — жены. Замыкали семейный круг, или, скорее, овал (по форме стола) четверо старших детей Мамед Исрафила.

Перейти на страницу:

Похожие книги

12 великих трагедий
12 великих трагедий

Книга «12 великих трагедий» – уникальное издание, позволяющее ознакомиться с самыми знаковыми произведениями в истории мировой драматургии, вышедшими из-под пера выдающихся мастеров жанра.Многие пьесы, включенные в книгу, посвящены реальным историческим персонажам и событиям, однако они творчески переосмыслены и обогащены благодаря оригинальным авторским интерпретациям.Книга включает произведения, созданные со времен греческой античности до начала прошлого века, поэтому внимательные читатели не только насладятся сюжетом пьес, но и увидят основные этапы эволюции драматического и сценаристского искусства.

Александр Николаевич Островский , Иоганн Вольфганг фон Гёте , Оскар Уайльд , Педро Кальдерон , Фридрих Иоганн Кристоф Шиллер

Драматургия / Проза / Зарубежная классическая проза / Европейская старинная литература / Прочая старинная литература / Древние книги
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах
Афганец. Лучшие романы о воинах-интернационалистах

Кто такие «афганцы»? Пушечное мясо, офицеры и солдаты, брошенные из застоявшегося полусонного мира в мясорубку войны. Они выполняют некий загадочный «интернациональный долг», они идут под пули, пытаются выжить, проклинают свою работу, но снова и снова неудержимо рвутся в бой. Они безоглядно идут туда, где рыжими волнами застыла раскаленная пыль, где змеиным клубком сплетаются следы танковых траков, где в клочья рвется и горит металл, где окровавленными бинтами, словно цветущими маками, можно устлать поле и все человеческие достоинства и пороки разложены, как по полочкам… В этой книге нет вымысла, здесь ярко и жестоко запечатлена вся правда об Афганской войне — этой горькой странице нашей истории. Каждая строка повествования выстрадана, все действующие лица реальны. Кому-то из них суждено было погибнуть, а кому-то вернуться…

Андрей Михайлович Дышев

Детективы / Проза / Проза о войне / Боевики / Военная проза