Идущий

Скатерть тишины, укрывавшей дом снаружи, была усеяна лишь незаметными крошками тягучих звуков цикад. Почти чистая тишина. Внутри же её ласково касалось лишь ровное дыхание двух спящих детей.

Женщина, стоявшая в центре комнаты, изредка прерывала созерцание собственного ребёнка, чтобы бросить благоговейный взгляд на маленького гостя, посланного её дому неизвестным переплетением обстоятельств. Сейчас горела только одна свеча, и лица детей были укутаны мягким, тёплым мраком, уже не пропитанным, как прежде, угрозой. Женщина стояла и пила ощущение таявшего внутри льда, чья толщина, скапливаясь день ото дня, грозила задушить её раньше, чем её глаза увидят смерть сына.

Похоже, чёрная тень, висевшая над ребёнком последние дни, пронеслась мимо, оставив после себя лишь холодное дуновение прошедших болей и страхов.

Женщина непроизвольно вспоминала то, чему оказалась свидетельницей, перебирала это в голове снова и снова. Она не видела, как мальчик закрыл глаза, она больше следила за реакцией своего ребёнка. Она беспокоилась, что странное поведение Дини, несмотря на его намерения, причинит сыну боль. Но ничего подобного не произошло. Наоборот ребёнок расслабился. Впервые за мириады последних часов его лицо размягчилось, впитало плёнку напряжения, вызванную беспрерывной болью. Женщина не понимала, что происходит, мальчик просто сидел рядом с сыном, положив ладошку на то место, что и являлось центром, сутью мучений ссохшегося тельца, но это было не важно. Важным был результат.

Её сын уже не кряхтел от боли, глухо и безысходно, как прежде. Более того, он уснул. Она видела расслабленное лицо, закрытые глаза, и хотя некоторое время она не верила в это, материнским чутьём понимала, что это так. Она застыла, боясь каким–нибудь неосторожным движением разрушить это немыслимое достижение.

Женщина не пошевелилась и ничего не сказала, даже когда странный мальчик, подарив её сыну сон, поднялся, стряхивая с себя распавшуюся кору оцепенения, напоминая лунатика, с полуприкрытыми глазами пересёк комнату и рухнул на предложенную ранее кровать. Рухнул, как будто провалился сразу на самое дно беспробудного сна. Позже она лишь наклонилась к сыну, убедилась, что он спит. Ребёнок не мог заснуть по–настоящему уже несколько дней. Женщина поколебалась и осторожно приложила руку к его животу. Уверенности не было, но ей показалось, что опухоль уменьшилась. Не желая сглазить поспешной надеждой, она заставила себя отойти от сына и подождать до утра.

Ей можно было ложиться самой, в предыдущие ночи она, как и её ребенок, практически не спала, но сон не давался в объятия ещё долго. Лишь, когда тьма снаружи шевельнулась, испуганная идущим ещё где–то за пределами человеческого восприятия рассветом, женщина позволила себе лечь и вскоре погрузилась в озеро сна, в котором тревога, наконец, превратилась в ил, невидимый её острому материнскому глазу.

Она спала, когда её маленький гость проснулся. Дини подошёл к ребёнку, сопевшему с лёгкостью и непосредственностью годовалого младенца, приложил руку, убедился, что опухоль практически исчезла, и, обведя комнату взглядом, подхватил свою котомку и плащик.

После чего постоял ещё несколько минут, ощущая во рту нежный привкус пшеничной лепёшки, и покинул дом.

Уходя, он не заметил существо, свисавшее тёмным продолговатым комком на одной из ветвей ближайшего к дому дерева.

5

Дини вошёл в следующую деревушку не потому, что испытывал голод. В котомке ещё оставались лепёшки, к тому же, несмотря на утомительный переход, кушать почему–то не особо хотелось, только пить. И Дини, как щенок, припадал к каждому ручейку, пил до ощущения тяжести в животе, наполнял флягу и лишь затем шёл дальше.

Он сделал только одну остановку и теперь, в сердцевине вечера, рассчитывал получить ночлег. Но и это не являлось причиной.

Его тянуло в людское поселение, что–то смутное, мягкое, но при этом очень сильное, непреклонное. Это была часть его дороги, и он не мог пройти целое, избежав какой–то части.

Мальчик вспоминал случившееся прошедшей ночью, как сон, хотя и знал, что это вовсе не было сном. Он почти не размышлял об этом, лишь отстранённо, урывками. Казалось, он слишком устал, чтобы думать даже о том, о чём приятно думать. Событие просто было, и этого оказалось достаточно. Интуитивно он чувствовал, что не сможет себе ничего объяснить, если даже попытается, он сделал доброе дело, и некий анализ уже не нёс в себе насущной пользы.

И он снова полагался на интуицию. Отец как–то сказал, что в человеке есть всё, в каждом человеке. Каждый из нас способен сделать практически всё, просто люди не знают об этом. Нужно лишь прислушаться к себе. Прислушаться не к тому, что тебе говорит мозг, подёрнутый страхом, сотней различных желаний и некоей логикой, рождённой мнением окружающих тебя людей, совсем не к этому. Мозг — отличительная особенность человека, вознёсшая его, но мозг одновременно и его проклятие. Прислушаться надо к тому, что внутри, к сердцу.