Иегудиил Хламида

В то самое время, когда Иегудиил Хламида только еще вступил на серую полянку, чтобы развести там костерчик, в редакции "Самарской газеты" начался давно небывалый переполох. В кабинете редактора-издателя Семена Ивановича Костерина зазвенел телефон. Он звонил пронзительно и долго. Наконец Семен Иванович взял трубку, и из редакции, преклоня ухо к двери, репортер Рогозов услышал глухо, но ясно слова:

- Слушаюсь, ваше превосходительство.

Семен Иванович положил трубку и прошел в редакцию. Его там ждали. Секретарь редакции Алексей Алексеевич сидел за своим рабочим столом в серой "крылатке", какие в те годы носили вместо летнего пальто почтенные люди, уже отбывшие сибирскую ссылку и после возвращения оттуда гласный надзор, а ныне живущие под негласным надзором полиции.

- Ну что? О н звонил? - спросил Алексей Алексеевич.

- О н. Он велел мне сейчас явиться... Чего вы там опять? Опять, чай, нахламил ваш любимый Хламида?

- Да нет, Семен Иваныч. Хламида еще и не был. Он еще только будет писать на злобу дня.

- Ну, все равно. Идите-ка к нему вы!

- Я? - всплеснул секретарь редакции серыми крыльями.

- Кто же еще? Вы там что-то написали, а что, я не знаю... Идите-ка, дорогой мой, идите.

- Когда?

- О н говорил - н е м е д л е н н о!

- Немедленно?!

Алексей Алексеевич встал и серой утицей выкатился на улицу.

Прекрасное стихотворение

Вице-губернатор встретил Алексея Алексеевича приветливо. Встал навстречу и, сняв "рабочую рукавицу", протянул гостю несколько вспотевшую руку.

- Ах, это вы? Прошу садиться, господин Дробыш-Дробышевский. А что же Костерин? Я звал его.

Алексей Алексеевич сказал:

- Он передоверяет мне. Фактически газету веду я.

- Вы? Вы? И что же получается?!

И Кондоиди протянул редактору гранку с зачеркнутой накрест "Песней о Соколе".

- Что это такое? Что это такое - спрашиваю я вас? Вас я спрашиваю, милостивый государь! - горяча себя нарочно, воскликнул вице-губернатор. Что это?

- Это стихотворение в прозе... Вернее, белые стихи без рифмы. Молодой, начинающий писатель. Талант! Прекрасное стихотворение! Вы сами с этим согласитесь.

- Прекрасное? Да, именно пре-красное. Красное чересчур, слишком. И вы думаете, я не понимаю? Да! И, знаете, ведь с болью, глубокой болью зачеркнул. Это не красные цензорские чернила, а кровь сердца...

- Да, жаль. Погибли стихи. И автор будет огорчен.

- Погибли? Почему погибли? Талант? Вы должны руководить молодыми дарованиями, направлять их, совращая с опасного пути. Нынешняя молодежь не знает края, как дети. Удержать ребенка, который беспечно подбежал на край пропасти, - вот ваша задача. А что сделали вы? Приложили вы руку, перо редактора к этому, например, стихотворению?

- Не посмел. Посмотрел бы я, что сделали бы вы, какое слово вы бы сами, Владимир Григорьевич, изменили... Это легко все-то зачеркнуть одним махом.

- Я? Я по цензурному уставу не имею права приписать ни одного слова, ни одной буквы! - павлиньим голосом закричал Кондоиди. - Я могу только зачеркнуть или разрешить... А вы - вы всё можете. Вы - редактор. Да вот, прошу...

Кондоиди вскочил с своего кресла и предложил его занять Алексею Алексеевичу. Тот занял предложенное ему место.

- Что же я могу сделать? - усмехнулся редактор. - Напишу: "Печатать все, цензор такой-то".

- Нет, нет! - весело приговаривал Кондоиди. - Кое-что. Так, слегка... Вы измените своей собственной рукой, и стихи увидят свет. Пожалуйста, читайте!

- "Песнь о Соколе", - уныло прочитал редактор.

- Да, "песнь" - ну, это слишком торжественно. Но почему о соколе? Что такое сокол?

- Птица. Хищная, но не очень крупная птица...

- Так. Но почему именно сокол, а не другая птица?

- "Песнь" - и вдруг о к у р и ц е! Да еще белыми стихами в высоком стиле! А сокол, он... он что же? Так, бьет себе мелких пташек - воробьев, синиц, трясогузок... М е л к и х пташек, Владимир Григорьевич...

- Ну, пусть мелких, пусть. Мелких можно. Пусть будет "О соколе и уже". Читайте дальше.

Алексей Алексеевич читал строку за строкой унылым голосом, а вице-губернатор повторял каждую строку приподнято, с выражением, и предлагал свои поправки.

Кондоиди вошел во вкус. Вскакивал с места, ходил по кабинету размеренными шагами, в такт повторяя: "Вдруг в то ущелье, где уж свернулся, пал с неба сокол с разбитой грудью, в крови на перьях..." Он даже очень искусно изобразил ужа, прошипев: "Что, умираешь?.."

- "А волны моря с печальным ревом о камень бились". Тра-та-та-та! Та-та! Пишите так: "с плеском о камень бились". Зачем с ревом? Это грубо. Бились? Нехорошо. Нельзя ли так: не "бились", а "терлись"? "И с плеском волны о камень терлись".

- Терлись? Что за чепуха! Где это волны трутся? - в отчаянии взмолился Алексей Алексеевич.

- Да, да. Вижу сам. Нехорошо. Согласен, пусть бьются. Но вот мне решительно не нравится: "с м е л ы й". Почему смелый?

- Ваше превосходительство, - усталым, упавшим голосом сказал редактор. - Соколы все смелые...

- Ага! А какого цвета бывают соколы? Вы видели их вообще?

- Да так... в общем, серый... Защитное оперение...

- Отлично: "О, серый сокол!"

Редактор сердито завозился в кресле, бросил перо и развел руками: