Иешуа, сын человеческий

— Я намерен проповедовать. Начну с берегов Галилейского моря. Готовь прощальную трапезу.

— Хорошо, — ответила она. — Завтра. После вечернего омовения и молитвы.

Первая тень непонимания скользнула в самом начале трапезы, когда Иисус попросил, чтобы и ему налить чашу вина.

— Ты же назарей, — с явным осуждением попыталась остепенить его мать. — Или ты намерен идти путем Самсона?

— Нет. Я избрал свой путь. Он — не аскетичен, хотя и с сохранением обетов безбрачия и умолчания.

Мать покачала головой и подала знак служанке принести еще одну чашу для вина.

Вот так началась трапеза, поэтому полной раскованности и слияния родных душ за столом не произошло, и Иисус винил в этом мать свою и брата Иакова: они, хотя и не осуждали Иисуса словами за то, что он пьет вино, как язычник или зелот-кинжальник, но всем видом выказывали свое этому недовольство.

А утром произошел тот самый разговор, который на многие годы продлил взаимное непонимание и даже отчуждение. Иногда — совершенно открытое даже для постороннего глаза. И только после распятия Иисуса Иаков признает, скорее всего, выгодой для себя, правоту старшего брата и продолжит начатое им дело. Мнение же матери для Иисуса останется неведомым до конца дней своих.

А размолвка окончательная вышла так: огорченный матерью за трапезой, Иисус решил исповедоваться ей, помня ее чуткое отношение к его детским наивным порывам души и считая, что та чуткость не растеряна матерью окончательно за многие годы разлуки. Он, не скрывая ничего, делился с матерью и сомнениями, и думами; делился тем, какую цель он определил для проповедования; когда же он окончил исповедь, вопрос матери словно окатил его водоносом ледяной воды.

— Не повредился ли, случаем, ты умом за годы учебы в тайных Святилищах?

— Почему ты так считаешь? — еще не осознав всей глубины материнского вопроса, в свою очередь, спросил Иисус.

— Ты забыл завет Бога с Авраамом. Ты забыл завет Бога, впервые открывшего свое имя Господа, с Моисеем! Избранный им народ несет кару за грехи свои, и тебе, назарею из ессеев, есть только два пути. Молить Господа нашего денно и нощно, как делает это твой брат Иаков, чтобы смилостивился он над заблудшими, или лечить души заблудших словом Терапевта. Лечить свой народ, а не язычников и инаковеров.

— Все люди равны перед Великим Творцом. Все.

— Господи, помоги рабу Твоему обрести разум, — молитвенно вскинула руки Мириам и, больше не проронив ни слова, вышла из комнаты.

Провожать Иисуса она не стала. Демонстративно удалилась в густоту смоковниковой рощи.

Иакова тоже не было среди провожающих братьев и челяди.

Несколько раз Иисус, удалявшийся от отчего дома, намеревался оглянуться, не выйдут ли за ворота мать и Иаков, но всякий раз сдерживал себя. Силы воли ему на это хватало.

Вместе со спутниками — а с ним шли неразлучные слуги-жрецы, Иисус поднимался по горной дороге, что вела в Кану через перевал. Вокруг — благодать: рощи смоковниц, виноградники с налитыми тяжелыми гроздьями, и лишь перед перевалом и сразу за ним — сосны. Стройные красавицы. Пригожесть эта успокаивала, наслаждала, и горечь обиды на мать и Иакова постепенно утихала, давая место блаженству духа.

Когда же Иисус твердо решил, что больше не воротится в отчий дом, что бы с ним ни случилось, то успокоился окончательно. Впереди ждала его неизвестная, но, как он предполагал, бурная жизнь, и этого вполне достаточно для обретения душевного равновесия.

Омыв ноги и передохнув в одном из домов семейных ессеев, Иисус пошагал по дороге на Магдал. Это был самый короткий и самый ровный путь к берегам Галилейского озера, которое рыбаки уважительно именовали морем. Бытовало у рыбаков еще два названия этого озера — Геннисаретское и Тивериадское.

В Магдале Иисус намеревался, оглядевшись, определить свой маршрут на юг, к Тивериаде, а затем по Иордану, где особенно много сторонников Иоанна Крестителя, которые с великой надеждой ожидали появления Мессии, чтобы подхватить начатое Иоанном и повести народ к светлым далям. Но, возможно, в Вифсаид, Капернаум и далее вверх по Иордану до озера Салахонитского. Здесь меньше знали об Иоанне Крестителе, поэтому его ожидала невспаханная целина, но это даже лучше: когда примут его здесь, можно будет соединить новых своих поклонников с поклонниками Крестителя. Вот тогда, имея такую поддержку, ничто не помешает двинуться в Иудею и даже в Иерусалим.

Отдых в Магдале и выбор направления для начала проповедования был недолог. Решило вопрос вспомнившееся речение пророка Исайи: «Земля Завулонова и земля Неффалимова, на пути приморском, за Иорданом, Галилея языческая, народ, сидящий во тьме, увидел свет великий, и сидящий в страхе и тени смертной воссиял свет». Стало быть, не вниз по Иордану, в земли Иссахаровы, Манассиины, Ефремовы, Вениаминовы, а вверх, в Капернаум.

К такому решению подталкивало и то, что в Тивериаде сидел тетрарх Антипа, сын Ирода, такой же римский лизоблюд, и начинать пророчества с того, чтобы обратить на себя внимания весьма сомнительного правителя, не стоило. Тут же угодишь, как Иоанн Креститель, в подземелье.