Иезуит

– Ах! Монморанси! – бормотал он. Совесть заставляла его скрыть правду. – И кто мог заставить вас верить…

– Государь, государь! – возразил смущенный Бомануар. – Неужели так тяжела цепь, связывающая вас с Монморанси, чтобы заставить самого честного человека на земле прибегать к окольным путям, дабы скрыть правду?

– Берегись, Бомануар, – прошептал бледный и весьма раздраженный король, что вообще бывало с ним крайне редко.

– О государь! Я не боюсь вашего гнева, если гнев кипит в груди Франциска – короля Франции, то я обращусь к другому Франциску, к тому благородному, храброму королю, которому принадлежит моя привязанность до последней минуты моей жизни. Если я уважаю короля, я ненавижу куртизан, которые во имя его совершают гнусные дела. Граф Виргиний де Пуа закован и содержится в секретной тюрьме, где, казалось бы, невозможно провести человеческому существу хотя бы один день. Его постель состоит из пучка вонючей гнилой соломы; пищу его составляет кусок черного хлеба; тряпье, покрывающее его скелетообразное тело, обратилось в клочки; кто видел его, тот принимал его за шестидесятилетнего старца. И кто это? Молодой, блестящий дворянин, который всего пять лет тому назад был украшением вашего двора. Будьте справедливы, государь; король не обязан отдавать своим подданным отчета в своих поступках, но он должен помнить, что выше людского суда суд Божий!

– Ты обманут, мой добрый Бомануар! Коннетабль просил, чтобы я доверил ему охрану графа де Пуа… Я согласился, желая облегчить его участь, потому что я был уверен, что во дворце Монморанси ему находиться лучше, чем в угрюмых тюрьмах королевства. Смотрите, например: если бы граф был заперт в Винденне, он продлил бы там свою жизнь не более года; здесь же, напротив…

– Между тем он еще жив! – резко возразил Бомануар. – Ну да, совершенная правда, государь, граф, несмотря на страшные мучения, которым он подвергается, все еще жив, хотя Монморанси с большим усердием старался скорее угасить так упорно сопротивляющуюся жизнь. А знаете ли вы, государь, каким образом этот христианин, этот честный дворянин оберегал жизнь порученного ему пленного и за которого он дал вам клятвенное обещание не лишать его жизни?

Франциск кивнул ему, чтобы тот продолжал.

– О, самым прелестным образом, показывающим истинное великодушие нашего коннетабля. Ежедневно навещая пленного, он ругал его, угрожал и насмехался над ним; доказывал ему, что жизнь его несносна и что у него нет ни малейшей надежды на улучшение участи. Доводя таким образом душу несчастного до полного отчаяния, он уходил, оставляя предупредительно поблизости от пленного склянку с ядом или острый кинжал, для того чтобы, когда у графа де Пуа явится желание покончить с собою, у него не было недостатка в средствах.

Франциск невольно вздрогнул.

Хотя ему известна была жестокость Монморанси и он знал, как страшно мстит старый злодей за нанесенное оскорбление, но чтобы самая утонченная месть могла дойти до подобных пределов, этого король никак не мог себе представить.

– Тебе, наверное, все преувеличили, Бомануар, – сказал сострадательно король. – Возможно ли, чтобы человек опустился до такого зверства?

– Клянусь честью, государь, честью дворянина, что все, о чем я вам рассказывал, совершенная правда.

Франциск наконец поверил. Он прекрасно знал, что Бомануар скорее лишит себя жизни, чем скажет хоть один раз неправду; потому уверения его произвели должное действие на короля. Он стал ходить по комнате; было ясно, что в душе его боролись различные чувства; лицо его поминутно менялось, смотря по тому, что брало перевес – гнев или жалость.

– Монморанси большая сила, глава моих воинов, – произнес, как бы рассуждая сам с собою, король.

– Ах, государь! – воскликнул горячо молодой Карл де Пуа. – К чему вам другая сила, когда вы обладаете своей собственной! Где царствует Франциск Первый, там никто не может претендовать на силу. Сделайте опыт, государь, созовите на войну наших дворян, и вы удостоверитесь, что не будет надобности прибегать к услугам Монморанси.

Франциск пристально посмотрел на молодого дворянина. Его смелость и честное открытое лицо весьма ему понравились.

– Очень может быть, что ты прав, молодой человек, – сказал задумчиво монарх, – и ты так хорошо и горячо говоришь, что я хотел бы удовлетворить твою просьбу. Так ты уверен, что отец твой не запятнал себя неблагодарностью и изменой и нигде не восставал против меня?

– Государь, чтобы Бог мне помог так же, как я уверен в моем отце! – воскликнул Карл де Пуа.

– Итак, хорошо; я желаю, чтобы твоего отца судили по законам нашего государства и чтобы ему позволили оправдаться. Если же, по законам суда, он будет признан невиновным, то клянусь, молодой человек, что я сумею осыпать его такими милостями, что он забудет перенесенные страдания.

Искренне растроганный Бомануар схватил руку короля и покрыл ее поцелуями.

Карл же глубоко поклонился и сказал почти холодно:

– Король знает, что теперь, как и всегда, он может располагать нашей жизнью.